И все-таки, какой день был самым важным?
Довольно откровенно и местами может шокировать. С другой стороны, может шокировать на общем российском фоне тем, что я такие мелочи вообще помню.
1. Я в маленькой комнате в нашей трехкомнатной квартире с видом на горы. Лето, но в этой комнате относительно прохладно. Я лежу на красном ковре и расставляю на доске шахматы, сверяясь с этюдом из книжки. Чуть позже мы пойдем к отцу и я похвастаюсь ему, что решил этот этюд. Шахматы пахнут клееным деревом. Мне пять лет. На мне синие шорты в желтый кружок из какой-то странной ткани - остального я не помню. На колене у меня глубокая ссадина - шрам до сих пор виден - накануне мы шли из больницы, я оглядывался на отца, машущего из окна. Помню как зазвонил телефон, старый с наборным диском, из белого и синего пластика. Мать взяла трубку. Ей что-то сказали, она изменилась в лице и я все понял.
- Нашего папы больше нет? - спросил я, а потом мне показалось, что я увидел себя, лежащего на полу, сверху.
Потом был перелет в Оренбург военными транспортами, друг отца в форме, которому я пытался показать свои рисунки, но мать оттащила меня за руку, сказав, что "папы нет, игры закончились", был армейский грузовик, в который солдаты грузили тяжелый металлический ящик... на похороны меня решили не брать. Потом был Владикавказ, который я плохо помню. Помню только, что я лежал в постели с жаром и смотрел на украшения на потолке, которые двигались, образуя новые узоры. Через месяц, помню, родилась моя племянница и больше я уже не считался ребенком.
2. Ночь, октябрь. Мне, кажется, пятнадцать. Я сижу на резиновом покрытии футбольного поля, прижавшись спиной к скамейке так, чтобы меня не заметили. Луна светит нестерпимо ярко. Я сижу и смотрю на темные волны, набегающие на берег. Меня не должны заметить ни в коем случае. Я перелез через балкон и пролез через дыру в ограждении. Это бы полбеды, не я первый открыл этот способ: когда подросткам разрешают курить всего два раза в день и мало кормят, они проделают дыру в любом заборе, но исполосованные глубокий надрез на руке и перемазанное в крови лицо - не то, что должны видеть вожатые. Сегодня я вспомнил, что я есть, и что я живой. Странное, давно забытое чувство - именно оно не дало мне спать и выгнало сюда. Я действительно чувствую запах моря, вкус крови на губах и действительно слышу как волны бьются о берег. Не то чтобы я раньше этого не слышал, но сегодня мутное стекло между мной и миром разбилось. Я пригибаясь бегу к морю, ополаскиваю руку и лицо и бегу в курилку - мне же надо что-то сказать, если меня поймают. В комнате, я забираюсь на свою кровать на верхнем ярусе и засыпаю.
Мутное стекло быстро вернулось, но тогда я уже знал, что оно не обязательно. И с того момента я себя не забывал.
3. Первое августа, Оренбург. Солнечное утро. Еще не жарко. Мы на седьмом этаже и все окна открыты. Внизу у кого-то в машине поет Бритни Спирс. Я иду на кухню - у меня впереди еще весь день. Мне семнадцать, до университета месяц. На завтрак невероятно мягкий белый хлеб и густая, сладко пахнущая сливками сметана - на Сахалине ничего подобного не бывает, так что здесь можно себе позволить (впрочем, в семнадцать я еще об этом не думал). Я кручу в руках отцовские часы. Заходит мать. А дальше память мне все-таки изменяет. Месиво из искаженных рож, треск ребер, веревки, я их рву, опять веревки, отцовское ружье, "убей его, он позор семьи", книги, одежда, записи - все летит в окно. Я продолжаю вырываться, хотя на мне сидит около трехсот килограммов.
Дальше церкви, угрозы, унижения, страх, страх и чувство звенящей пустоты мира вокруг. Потом я как-то научился минимизироват для себя последствия. Но это дорого мне обошлось.
4. Мне где-то двадцать один, серое холодное утро. Пахнет снегом и холодом. Ледяной нос тычется мне в руку. Я встаю с ледяной постели, закрываю окно, смахивая снег с подоконника, методично одеваюсь, выгуливаю собаку, иду на работу. Я чувствую, что в принципе могу быть свободным. Забавно, кстати, пока не начал писать, не помнил этой страсти к ледяному воздуху.Еще про людей напишу. Там оптимистичнее