Я здесь, линкор. Прими мою любовь.
Меня тут нет, я, в лучшем случае, во внеконкурс попадаю. Но ребята постарались и нагнали жести. Боюсь, что красивого слэша с лазурноглазыми мальчиками с прозрачными запястьями там нет. Увы, какой канон и какие мы.
13.02.2013 в 23:57
Пишет WTF Les Miserables:WTF Les Miserables: текстовая выкладка, R-NC-17
Название: Рейтинг
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: мини, 1121 слов
Пейринг/Персонажи: Жавер, Вальжан, Анжольрас, Грантер
Жанр: юмор, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: Персонажи поставлены перед срочной необходимостью выдать рейтинг в выкладку.
Предупреждения:юмор специфический намеки на нон-кон
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Рейтинг"
В дверь постучали. Вернее, нет – в дверь стучали уже минут десять. Вежливо, но настойчиво.
Жавер наконец не выдержал и пошел открывать.
За дверью обнаружился скромно переминающийся с ноги на ногу Вальжан.
– Чего надо? – мрачно, не размениваясь на приветствия, осведомился инспектор.
– Понимаешь... Тут такое дело вышло... – Вальжан был непривычно робок и почему-то избегал смотреть в глаза. – Я войду? А то через порог как-то...
Жавер хмуро пожал плечами – мол, почему бы и нет – и, развернувшись, сделал шаг вглубь помещения...
Сознание возвращалось медленно.
Так же медленно, но неотвратимо, он осознал, что лежит на спине, в одном белье и – связан. Бувально распят между спинками кровати. Приподняв голову, он увидел человека, склонившегося над его левой ногой и тщательно затягивающего узел на веревках.
– Вальжан... – обвиняюще прохрипел он. Сказать что-нибудь помимо этого мешала душившая его ярость.
– О, ты пришел в себя... – Вальжан оставил узлы и принялся шарить по карманам, – Прости, что вот так... Но нам срочно нужен рейтинг. Но это не моя инициатива, прошу заметить. Тут я чист перед тобой.
– Ты...
– Минутку, – Вальжан извлек из кармана кляп и, несмотря на достаточно яростное сопротивление, использовал его по назначению. – Так будет лучше... – Он опустился на край кровати и заговорил, не глядя на Жавера: – Нет, не я. Мы тянули жребий. Короткую спичку вытащил Анжольрас. И между прочим, – в голосе зазвенели нотки обвинения, – мальчику тоже нелегко! Видел бы ты, как он побледнел, когда понял, что жребий выпал ему! Но ничего, пробормотал что-то вроде "гвардия не сдается"* – хотя вот при чем тут гвардия? – и собрался, взял себя в руки... Даже отказался выпить для храбрости с Грантером! Тот, кажется, обиделся... Но ничего, Анжольрас – он понимает, что это для фандома необходимо... А вообще, – Вальжан с неким вызовом посмотрел на инспектора, – тебе повезло, что я заведовал жребием и знал, как обломаны спички, потому что Тенардьиха пыталась жульничать!
Жаверу никогда нельзя было отказать в самообладании, но после этих слов цвет его лица на мгновение приобрел оттенок его собственного белья.
– В общем... – Вальжан тяжело вздохнул, ободряюще похлопал инспектора по колену и поднялся, – Ты это... Держись...
Испепеляющий взгляд был ему ответом.
Анжольрас не знал, как делается рейтинг, но очень старался. Возможно, если бы он все-таки преодолел свое презрение к Грантеру и выпил для храбрости, у него бы получилось что-нибудь убедительное. Или, напротив, его развезло бы с непривычки и вообще не пришлось бы идти...
Но с другой стороны – долг же превыше всего! В конце концов, он застрелил артиллериста и этого, как там его звали, убийцу старика? Кабюка! – поэтому с этакой ерундой он просто обязан справиться.
Ведь он даже не должен никого убивать.
Впрочем, убивать-то он умел, чего уж проще, а вот такие вещи делать – нет. Надо было хоть совета у кого спросить, что ли... У Мариуса? У Курфейрака, Грантера? – да нет, они же дело с девушками имеют, а не со здоровенными неприятными мужиками, воняющими табаком и пытающимися прожечь в тебе взглядом дыру. Значит, надо было спросить совета у девушки... Тьфу ты, черт. Надо сосредоточится на главном – фандому нужен рейтинг. Может, просто графично стукнуть его палкой пару раз, – чтобы хотя бы на эрку потянуло?.. Есть же такое выражение... Про палки... Или оно про другое совсем? Может, все-таки выйти и спросить? Нет... Он должен все сделать сам...
Жавера трясло от отвращения. Он вообще не любил чужих прикосновений – даже во времена службы дружеские похлопывания по плечу принимал с плохо скрываемым раздражением. А тут по нему ерзало целое тело, старательно сопело, педантично и, кажется, в установленной последовательности лапало за все места и – что нелепее всего – постоянно извинялось...
К тому же блондинчик был губаст, и, следовательно, слюняв. Мокрым в ухо – вот ведь дрянь...
Пахло от него почему-то анисовой настойкой, с которой инспектору в детстве довелось свести неприятное знакомство во время болезни, и он запомнил этот мерзкий запах на всю жизнь.
Жавер серьезно опасался, что его сейчас от всего этого, мягко говоря, стошнит, а ввиду кляпа во рту это было, еще мягче говоря, нежелательно. Хотя выражения любой мягкости для подобного положения были, – ГРУБО говоря – столь же уместны, как перо в заду у свиньи...
Мучительно исполняя свой долг перед фандомом, Анжольрас жарко шептал в ухо инспектору что-то вроде того, что это он не по своей воле, что тут ничего личного, что все только ради общего дела – и скупая мужская слеза сострадания скатывалась при этом по его бледной до античной мраморности щеке...
Особенно невыносимым для Жавера было сознавать то, что все его душевные и телесные мучения были, похоже, абсолютно напрасны. Потому что даже ему, заслуженному аскету и целибатнику на гражданской службе, было известно, что для того, чтобы был рейтинг, необходимо снять – или, по крайней мере, расстегнуть – штаны, а самоотверженный лидер повстанцев по какой-то загадочной причине этого не сделал. Ни со своими штанами, ни с его подштанниками...
После примерно получаса бессмысленных и беспощадных действий Анжольрас поднялся, скорбно поглядел на свою жертву, развернулся и неверным шагом направился вон из комнаты. У двери он внезапно остановился, позеленел и сблевал. Потом закрыл лицо руками – очевидно, рейтинг был еще и ангстовым - и вышел...
Кажется в комнату кто-то заходил.
Кажется, это даже был Вальжан.
Он что-то говорил или спрашивал, но Жавер никак на это не реагировал.
Его сознание плавало где-то вне этой реальности, словно у мертвецки пьяного человека. Он смутно ощущал, что его развязали, избавили от кляпа и даже обтерли ухо и лицо - но продолжал лежать без движения и с закрытыми глазами. Ему было все равно. Ему казалось, что вокруг него колышется старая добрая Сена с ее мутной, вонючей и внезапно уютной водой. Хотелось раствориться в ней и никогда не выныривать на поверхность реальности.
В какой-то момент он понял что остался один в комнате, но даже тогда не пошевелился.
"Предчувствию необходимо доверять, всегда доверять, – монотонно колотилось в голове у Жавера. – Вот знал я, что нельзя вестись на жалобные слова и грустные глаза, так все и оказалось. Все люди лживые засранцы. И Вальжан тоже лживый засранец. Самых лживый засранец из всех. Про него я тоже был прав! Прав! Тысячу раз прав!!!"
Внезапно глаза Жавера раскрылись, и он раз двадцать смачно процитировал Камброна.*
– Значит, – обратился он затем к потолку, – вся инициатива исключительно с моей стороны, да? Ну, что ж... Будет тебе инициатива, Вальжан. Ох, будет...
И оскал предвкушения озарил его лицо.
* Согласно В. Гюго, в битве при Ватерлоо командир 1-го полка пеших егерей Императорской гвардии Пьер Жак Этьен Камброн на предложение англичан сдаться ответил ёмко и лаконично: "Дерьмо!", хотя по официальной версии это звучало как: "Гвардия умирает, но не сдаётся!"
– Куда-куда??? – поперхнулся Анжольрас, выкатив глаза и сделавшись похож на испуганного лосенка.
Они пили уже два часа: Грантер подобрал его в коридоре, – печально сидящего на корточках у стены, обхватившего голову руками, приговаривающего: "Гвардия не сдается... умирает, но не сдается... merde, merde, merde!" – и потащил беднягу бухать в "Коринф". Когда он узнал, в чем дело, и вытянул из совершенно убитого beau marbre несколько подробностей, то не смог справиться с собой, расхохотался, сказал, что Анжольрас в рейтингах ничего не понимает, и тут же с налету принялся рассказывать такие вещи, от которых волосы дыбом вставали.
– А куда ты, позволь поинтересоваться, предлагаешь?.. Он же не девчонка, выбирать не приходится. Тут все просто: или он тебя, или ты его!.. Или... стой! Есть еще один способ...
Анжольраса передернуло.
* Merde (фр.) – дерьмо.
* Beau marbre (фр.) - прекрасный мрамор.
Название: Бунт в Либрии
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: мини, --- слово
Пейринг/Персонажи: Жавер, Жан Вальжан, Анжольрас, Комбефер, Мариус, студенты, обозванные обучающимися, рабочие, штурмовики, полицейские - в количестве
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: R
Предупреждения: Кроссовер с "Эквилибриумом", сиквел к фику "Преступление в Пустоши". Недокровь, недорейтинг.
Примечания: ООС. Жуткий.
Краткое содержание: Один из заброшенных заводов Либрии становится баррикадой.
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Бунт в Либрии"
Заброшенное здание в Либрии было скорее исключением, чем правилом. Объекты ремонтировались, перестраивались, иногда – разрушались вообще, но в любом случае каким-то образом использовались. Один из первых заводов по производству прозиума стал тем самым исключением: под его фундаментом обнаружились пустоты, сделавшие невозможным продолжение работы или переквалификацию завода. Вокруг аварийного здания выставили охрану, добавили его как обязательный пункт посещения ночных патрулей, но сносить пока не стали – рассудив, что так или иначе, рано или поздно, но применение найдется. Пока что ветшающим цехам с вывезенным оборудованием применение находили только пресловутые патрули, регулярно отлавливая либо обитателей Пустоши, понадеявшихся на авось, либо наивных либрианцев, считавших заброшенное здание в черте города более надежным укрытием, чем собственные дома. Временами в якобы необнаружимых тайниках в стенах и полу обнаруживалось оружие либо предметы категории ЕС-10, временами – во дворе, как правило – трупы охранников.
На все это вместе патруль наткнулся только один раз, после чего здание было окончательно демонтировано, тела охранявших его полицейских похоронены, предметы довоенного производства сожжены, оружие отправлено в хранилища Тетраграмматона, а тела пришедших из Пустоши и собственного либрианского производства эмоциональных преступников – утилизированы. Их имена после установления были занесены в вечную память заведенного дела, но до памяти человеческой практически не добрались: из новостных служб в Либрии наблюдался только Вождь, докладами об уничтоженных материальных врагах свой народ не баловавший.
Ещё одним последствием, столь же исключительным, как и заброшенный завод, стали госпитализация и последующее лечение клерика, проведенные Департаментом специальных поведенческих исследований. Клерика звали Жавером, и только его память сохраняла имена всех погибших во время этого бессмысленного противостояния.
Он оказался в буквальном смысле в центре событий почти случайно, отслеживая пути производства и транспортировки в Либрию нелегального оружия в то же время, когда получатели этого оружия – группа обучающихся и рабочих – решили устроить нарушение тишины, бунт и похороны с элементами карнавала в одном отдельном старом здании.
– У нас проблема, – обратился к явному лидеру повстанцев подросток, сновавший уже какое-то время по всему заводу и его окрестностям.
– Какая?
– Высокая и легавая. Кто-нибудь знает вот того человека? – он указал на сидевшего у одного из окон вооруженного мужчину.
– Я – нет. Если он из города, от людей из библиотеки, например, то его вряд ли вообще хоть кто-то знает.
– Он клерик.
– С чего ты взял?
– Видел его пару лет назад в Пустоши. В «кон-про-мен-тирующей ситуации», ага.
– Что за ситуация? – решил до конца надеяться лидер, точно знавший, что если этот человек – не от «библиотекарей», то их восстание обречено.
– Куча серых, посередь этот – в черном и распоряжается. Палево?!
– Позови вон тех грузчиков, пусть осторожно подойдут поближе.
Их передвижения не остались незамеченными. Ни повстанцами, заинтересовавшимися происходящим, ни предполагаемым клериком, поднявшим голову и с нескрываемым скептицизмом наблюдавшим за приближающейся толпой.
– Кто вы такой? – наконец вышел вперед «явный лидер».
– А кто спрашивает? – поднялись ему навстречу.
– Анжольрас. Вы из Грамматона?
– Тетраграмматон клерик первого класса Жавер, – мгновенно стер с лица все эмоции оказавшийся-таки клериком;.. – Моих полномочий хватит, чтобы предложить вам сдаться.
– Мы не собираемся этого делать. Взять его, – последнее утонуло в звуках борьбы. Клерик молча и сосредоточенно ломал любые оказавшиеся в пределах досягаемости конечности, к которым, видимо, относил также шеи и головы. Выстрел, раздавшийся спустя несколько минут выведения из строя будущих противников спецподразделений, притормозил Жавера ровно настолько, чтобы сделалось возможным повалить его и скрутить руки. Кто-то предложил привязать его к одной из оставшихся колонн в центре широкого зала, что и было проделано.
Где-то между скручиванием и связыванием клерика обыскали. Оружия не нашли, только удостоверение личности и колоду карт, на которую в Либрии можно было выменять больше, чем в Пустоши. Ни часов, ни инъектора с прозиумом у него с собой не было.
Когда все было завершено, Анжольрас приказал перевязать пробитое пулей плечо Жавера и предупредил его:
– Вас расстреляют с первым же полицейским, который войдет сюда.
– Почему не сейчас? Планируете играться в заложника?
– Я бы сказал иначе, но да, планируем.
– Тетраграмматон не ведет переговоров с террористами.
– Вот как нас называют?! Хорошо, пусть террористы. Мы не собираемся шантажировать их вами. И если вам придется остаться здесь до конца, я лично пущу в вас пулю.
– Не боитесь, что для себя не останется? Наверняка у вас найдутся ножи, – слегка улыбнулся клерик.
– Мы не убийцы. – На улице послышался мерный рокот подъезжающей тяжелой техники. – А вам немного времени дали.
Люди, кроме назначенных в караул двух мрачных рабочих, отходили к окнам, следя за перемещениями нескольких грузовиков, образующих за пределами ограждения своеобразный второй забор. Никого – в форме полицейских ли, штурмовиков или Тетраграмматона – пока не было видно.
Оживление у машин началось лишь спустя пару часов. Усиленный мегафоном голос приказал сдаваться и выходить без оружия. В ответ кто-то прицельно выбил мегафон из рук отдавшего приказ, вызвав смех во всем здании, но не ответный огонь.
Ответный огонь начался только ночью, когда из-за пределов залитого слепящим светом мощных прожекторов на крышах автомобилей кто-то, невидимый в этой рукотворно сгущенной темноте, отдал приказ об атаке. Её результатом стали перебитые выстрелами прожектора и «снятый» с крыши Жан Прувер. Несколько пуль, чиркнувших по державшемуся на честном слове низкому парапету крыши, выбили кирпич из-под его левой ноги и заставили свалиться головой вперед в метре от здания. Любые попытки вытащить его через ближайшее окно наталкивались на снайперский огонь из-за светового круга, а попытку добраться до него от двери не успели даже предпринять – защищенные пуленепробиваемыми щитами трое штурмовиков дошли до неподвижно лежавшего тела и забрали его с собой. Прежде чем Анжольрас успел предложить заложника для обмена, послышался шорох колец отъезжающей легковой машины.
Это означало только одно – кремацию, вне зависимости от того, был ли еще жив Жан Прувер.
Ближе к утру, видимо, восстановив перебитые лампочки, осаждающие решились на вторую атаку. Она была успешной около десяти минут, после чего в одном из окон появился молодой повстанец, демонстрировавший всем желающим легко узнаваемый, классических, можно сказать, форм, пояс смертника. Со стороны, обращенной к штурмовикам, он щетинился несколькими самодельными осколочными снарядами, начиненными поломанными гвоздями, обрывками проволоки и прочим мусором, в обилии валявшимся на полу бывшего цеха. Озвученные параметры живой бомбы заставили наиболее ретивых попятиться, а командира – отдать приказ об отступлении. Повстанец простоял в оконном проеме ещё около получаса, всем своим видом изображая готовность немедленно произвести взрыв, потом спрыгнул внутрь здания, убедившись, что атаки ещё какое-то время не будет. Его встретили радостно – немногие за приготовлениями заметили его, сидевшего в отдалении от основной суеты и увлеченно мастерившего из остатков взрывчатки и найденных обломков-обрывков-остатков спасшее всех адское устройство**.
– Мариус, – обратился к нему один из повстанцев. – Откуда ты здесь взялся?
– Не стреляйте! – донеслось с улицы около полудня. Почти сразу же большая часть ещё способных стрелять автоматов, пистолетов и ружей нацелилась в крикнувшего. Человек в серой полицейской форме, с черными бронежилетом и шлемом, повесивший себе на спину и грудь по прозрачному щиту, поднял руки, показывая, что они пусты.
– Зачем вы идете сюда? – крикнул в ответ Мариус.
– Я не вооружен. Позвольте мне войти и изложить свое дело.
– Заходите. Только медленно.
Человек дошел до здания, провожаемый недоуменными взглядами штурмовиков, и открыл дверь. Проем ощетинился несколькими дулами. Под их укоряющими взглядами человек вошел, закрыв за собой створку, и начал, не обращая внимания на нацеленные на него стволы, снимать последовательно щиты, шлем и бронежилет. Только после этого он выпрямился, снял с головы маску и спокойно обратился в державшему пистолет парню:
– Могу ли я присоединиться к вам?
– Зачем?! – спросили несколько голосов сразу. – Кто вы?
В этот момент Мариус узнал его, о чем не преминул сообщить. Достаточно громко и настойчиво, чтобы пресечь любые дальнейшие вопросы или возражения. Эмоциональный преступник, один из обитателей списка известных и разыскиваемых, присоединился к безнадежному бунту тех, чьи имена ещё только предстояло выяснить.
Через странную радужную дымку и пот, застилающий глаза, Жавер разглядел вошедшего. Несмотря на вызванное нуждами операции временное прекращение приема прозиума, явление несколько раз упущенного преступника не вызвало никаких эмоций. Частично это могло быть следствием – как и радужная дымка, и повышенное потоотделение – начавшей воспаляться раны. К нему несколько раз подходил один из повстанцев, мрачно посверкивающий стеклами очков, сдвигал небрежно затянутую тряпку и качал головой. После одного из таких «визитов» он подозвал Анжольраса:
– Он долго не протянет. Видишь, – пальцы аккуратно приподняли повязку, показывая развороченное пулей отверстие, по краям которого желто-зеленой полоской уже начал скапливаться гной. От шевеления тряпки снова начала сочиться кровь. – Сепсис уже начался. Еще немного подержим – стрелять его уже не понадобится.
– Что ты предлагаешь, Комбефер?
– Хотя бы положить его. Я могу сделать нормальную перевязку.
– Зачем? Я не пытаюсь быть жестоким, но он умрет в любом случае. Они уже продемонстрировали свои намеренья.
– Хотя бы переложить. У него уже поднялась температура, он скоро начнет терять сознание, в том числе – от боли. Ты же не планируешь пытать его?
– Нет. Клерик Жавер, вы слышите меня?
– Да. Весь ваш разговор.
– Сейчас я прикажу ослабить веревки. Вы сядете, – Анжольрас посмотрел на Комбефера. Тот покачал головой. – Ляжете. Мы привяжем вас. Не пытайтесь сопротивляться, ваша рана делает вас весьма чувствительным к нашим аргументам на этот случай.
– Вы говорите почти как клерик-дознаватель.
– Вам лучше знать. Будете сопротивляться?
– Нет.
По знаку Анжольраса были ослаблены узлы на веревках, удерживавших Жавера у колонны. Несколько повстанцев держали медленно съезжавшего по ней клерика на мушке. Тот не издавал ни звука, лицо его было бледным, но спокойным.
В конце концов, определившись с новым способом привязывания, его оставили в покое. Врач – Комбефер – перевязал рану, затянув узлы туже, тихо извинился за отсутствие каких бы то ни было лекарств и тоже отошел. Его сменил недавний пришедший, присевший рядом с клериком.
– И почему я не удивлен? – спросил тот, поворачивая голову под несколько неестественным углом.
– Прозиум, возможно?
– Не сейчас.
– Как вы себя чувствуете?
– Что вы действительно хотите знать?
– Ваше самочувствие.
– У меня прострелена рука и, возможно, начинается гангрена. Уже точно должна начинаться. Сознание несколько затуманено. Не из-за этого ли я отвечаю на твои вопросы?
– Возможно, – человек встал. Огляделся. Неподалеку прямо на полу сидел караульный со странным устройством, отдаленно напоминающим пистолет.
– Странная штука, – заметил «сторож» чужой взгляд. – Мариус дал, сказал, если что – стрелять в упор.
Человек кивнул в ответ, автоматически ища глазами столь щедрого Мариуса. Не нашел – не успел. Окружившие дом бойцы нескольких спецподразделений начали штурм.
Караульный, честно исполняя отданный ему приказ, прицелился в лежащую фигуру, когда ему на плечо опустилась широкая, теплая и дружественная рука, неожиданно оказавшаяся тяжелой и явно готовой сломать кости под собой одним движением. Рука принадлежала человеку, которому он только что рассказал об этом странном пистолете. Человек мягко улыбался и протягивал другую руку.
– Я разберусь с ним. Можешь оставить мне пистолет и идти.
– Не могу. Больше нет оружия.
– Тогда забирай его. У меня есть нож.
– Правильно. Ножом его. Казнят людей, а это роботы.
Бывший караульный, а теперь просто боец рванул к дверям. Человек проводил его и
повернулся к клерику.
– Нож? Логично для тебя. Советую поторопиться, Вальжан, тут скоро будет слишком людно.
Названный Вальжаном наклонился и аккуратно перерезал веревку под ехидный комментарий:
– Зря!
– Вам лучше спрятаться, сами знаете, как стреляют штурмовики, – убирая нож.
– Что ты делаешь? – вопрос был вызван действиями Вальжана. Стараясь не потревожить чужую рану, он поднял клерика и вместе с ним зашел за колонну так, чтобы она прикрывала раненого хотя бы от огня со стороны двери. Усадил свою ношу и вознамерился уйти, когда «ноша» перестала быть пассивной и схватила его за руку. – Что ты делаешь?
– Здесь безопаснее, – Вальжан выдержал испытующий, хотя и замутненный взгляд. Где-то за ним принималось какое-то решение, и, принятое, повлекло за собой слова:
– Стойте здесь. Можете считать себя арестованным, – Жавер невольно соскользнул на «Вы», сам того не заметив. – Лучше бы убили, право слово.
Оба замолчали. За пределами стен слышался рев мотора пригнанного тарана, перекрывающий выстрелы. Вальжан встрепенулся:
– Мариус. Мне надо найти его.
– Не советую выходить, – равнодушно ответил Жавер, не размыкая пальцев.
– Вы не понимаете. Мне нужно вытащить его оттуда, пока его не пристрелили.
– Его кремируют, если поймают живым. Мертвым, впрочем, тоже. Бессмысленно, и сами под пулю попадете.
– Все равно. Мне нужно вытащить его.
– Что же. Я сообщу в Тетраграмматон, как вы теперь выглядите, – пытаясь разомкнуть пальцы. – Странно. Судорога, должно быть. Сейчас.
При штурме погибли практически все, находившиеся в здании. Не в последнюю очередь – благодаря светошумовому патрону, заряженному в то самое странное пистолетоподобное устройство, которым Мариус поделился с повстанцем. Дезориентация – пусть и непродолжительная – позволила захватить здание со значительно меньшими потерями для правительственных подразделений. Присутствие в здании клерика – более того, живого клерика – вполне определенно стало для них сюрпризом. Внезапного клерика вытащили – почти до прекращения огня – и успели погрузить в один из бронированных автомобилей, когда в здании прогремел взрыв. Ударной волной покачнуло машину, послышался сухой щелчок несработавшего инъектора.
Штурмовик, первым сунувшийся в свежий пролом в стене, получил чем-то по шлему. Предполагая нападение, он вскинул автомат и выпустил очередь, только потом осознав, что стреляет по равномерно покрытому кровью с вкраплениями малопонятных ошметков потолку без признаков какой-либо угрозы. "Что-то", свалившееся на него с этого потолка, оказалось неидентифицируемым куском мяса с ещё оставшей на нем кожей. Кожа была белой, что в опознании чего-либо – хотя бы её бывшего владельца – помогало мало.
В центре комнаты была небольшая воронка, от которой концентрическими полуокружностями расходились оставленные разорвавшимися осколочными снарядами следы. Где-то на уровне этих следов и начинались первые живописные куски тел, лежавшие вперемешку с обрывками формы. Немного дальше остатки тел становились больше, идентифицировать их в дальнейшем наверняка было бы легче. У дальней же стены лежали, скорчившись несколько ещё живых штурмовиков, так или иначе недозащищенных своими бронежилетами. Один из них, получивший гвоздями – в живот, а ударной волной – по шлему, контуженно ползал, пытаясь собрать вывалившиеся внутренности и не замечая того, что из-за своих движений теряет их ещё больше. Защитное стекло на шлеме другого раскололось ему в лицо - от взрыва ли или от импровизированной шрапнели – и оставило его без глаз, возможности продолжать службу и, возможно, нескольких лицевых нервов.
Оставшихся в живых вынесли, как и те куски тел, которые возможно было собрать. Их ожидали многочисленные экспертизы, по результатам которых должен был быть реконструирован очевидный факт – кто-то из не сдавшихся повстанцев активировал кустарное взрывное устройство.
Название: Скрытые мотивы
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: драббл, 306 слов
Пейринг/Персонажи: Жавер, Фантина
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: R
Краткое содержание: Разрешение некоторых вопросов, находящихся в ведении муниципальной полиции.
Предупреждения: кровькишки
Примечания: текст, выделенный курсивом, принадлежит В.Гюго (взят из данного перевода)
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Скрытые мотивы"
...Она поползла к нему на коленях по мокрому каменному полу, истоптанному грязными сапогами всех этих людей.
– Господин Жавер! – говорила она, в отчаянии ломая руки. – Умоляю вас, пощадите меня! Уверяю вас, я не виновата. Если бы вы были там с самого начала, вы бы сами увидели, что я говорю правду! Клянусь богом, я нe виновата...
Он слушал ее, а перед его глазами вставало тело женщины, вот точно такой, торгующей с, возможно, столь же безнадежно пьющей, только одетой немного иначе. Платье было такое же открытое, но гораздо грязней и другого цвета. Хотя... какой там цвет можно разобрать у ткани, изорванной до состояния лохмотьев и пропитанной кровью?
На голове у той женщины тоже были цветы, но, чтоб это заметить, нужно было не просто очень хорошо присмотреться, но и пощупать, потому что голова ее мало походила на голову человеческого существа. Она была сплющена, – видимо, ее мозжили камнем или еще чем весомым, – и волосы вместе с цветами спеклись с кровью в одну сплошную массу, которая обрамляла алое, с осколками белой кости, месиво – на том месте, где некогда было лицо.
Подол платья, некогда призванного заманивать, очаровывать и пленять невзыскательных офицеров монрейльского гарнизона и пришлых матросов, был весь пропитан кровью и дерьмом. Задранный до пояса, он обнажал живот и промежность, в которую, похоже, некий "любитель" падших женщин всадил нож или нечто в этом роде и распорол живот до середины. Нежно-перламутровые кишки и прочая требуха, – которую, если она принадлежит животным, открыто продают на рынках, но, если это касается человеческого существа, предпочитают не упоминать, – вываливалась наружу, будто ей тесно было внутри. И смердела до небес.
А еще у нее было вырезано сердце. В обоих смыслах. Из груди – и на груди.
Самое неприятное во всей этой истории было то, что это был уже не первый труп проститутки, обнаруженный в подобном виде в районе доков. У всех у них были вырезаны сердца и обезображены лица. Что явно указывало на действия одного человека.
– ...Если я пила водку, то с горя. Я совсем ее не люблю, но она как-то оглушает. Когда мне лучше жилось, вам стоило бы только заглянуть в мои шкафы, и вы бы сразу увидели, что я не какая-нибудь ветреница и что я люблю порядок. У меня и белье было, много белья...
"Вот дура, – думал Жавер, глядя теперь на эту сестру-близняшку убитых. – Отпусти ее сейчас – и ведь снова пойдет шататься по темным углам в поисках заработка... И вот с ее дуростью и нарвется... Три... Нет, пожалуй, полгода... Я смогу выяснить мотивы этого убийцы и поймать его... Да, пожалуй: полгода – оптимальный срок..."
– Сжальтесь надо мной, господин Жавер!
– Ну, – сказал Жавер, – довольно, я выслушал тебя! Ты все сказала? Теперь ступай. Ты отсидишь шесть месяцев, сам бог не сможет тут ничего поделать.
Название: Боевое крещение
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: мини, 1200 слов
Пейринг/Персонажи: Жавер
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: О некоторых истоках трепетной любви к инструкциям, порядку и букве закона.
Предупреждения: лексика, трупы, жестокость, нон-кон, натурализм
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Боевое крещение"
– ...Не могу, – отвечает Жавер. Не жалуется – просто констатирует.
– Да чего ты как целка, – беззлобно ворчит Дюмон. Или Домон. Он так и не запомнил точно, как его зовут. – Первый раз, что ли, да?
Он молчит. Небось, и без того видно, что первый. На душе кошки скребут со стыда. В горле тоже скребет, руки дрожат, в носу что-то, кажется, застряло. Они ползают на коленях у стены – в мокром, хлюпающем снегу. Рядом – изрядная лужа блевотины, смердящей кислым. Он раньше не знал, что можно столько наблевать. С другой стороны, человеческих мозгов он тоже никогда не видел. Свиные видел, на рынке. Но то была еда, потроха. А это... уффф, блядь! Он с трудом подавляет очередной спазм.
– Ишь ты, – Дюмон щерится. У него не хватает пары зубов, а на щеках топорщится мохнатая щетина, похожая на шерсть. – Никогда бы не подумал. Так его вделал четко – только хряпнуло да брызнуло...
– Заткнись, – успевает выдохнуть Жавер, прежде чем снова с кашлем и сдавленным подвыванием согнуться пополам. Дюмон при этом придерживает его за плечи – чтобы он случайно не рухнул в раскисший снег и грязищу, которую сам же тут и развел. Надо же, казалось, что уже ничего в желудке нет, а поди-ка ты... Потом он сидит, привалившись к Дюмону, и пытается отдышаться; на глазах выступили слезы, хочется прополоскать рот.
– Жизнь сложней инструкции, да? – зло бросает он и предпринимает еще одну попытку высморкать то, что засело у него в ноздре. Но оно сидит там слишком глубоко.
– Ты наоборот, потяни носом посильней, – советует Дюмон вместо ответа. – Проскочит, и можно будет просто схаркнуть.
Это действительно помогает. Потом Дюмон зачерпывает снегу почище и начинает с грубоватой заботливостью обтирать ему лицо; много там всего, небось, – слюни, сопли, блевотина... Может, и мозги с кровью, сказал ведь – брызнуло. Снег холодный, от этого становится полегче.
– Ничего. Ты просто еще сопляк. Хотя уже шельма. Но еще сопляк. Это нормально. Я тоже был сопляком. Не страшно быть сопляком. Страшно, если ты им так и останешься.
– Мне шестнадцать, – вяло возражает Жавер, хотя хочет вместо этого обложить Дюмона площадной бранью и не иметь с ним больше ничего общего. – Нельзя уже быть сопляком.
– Да уж, солидный возраст... – усмехается Дюмон. Ему двадцать шесть, он может выпить подряд пять бутылок вина и знает, что надо делать, когда блевотина застревает в носу. Знает, что девок можно уестествлять тремя способами. Не уточнял, правда, какими – позвал в публичный дом, мол, там и расскажу, и покажу, и сам тут же попробуешь. Жавер пошел – интересно было, но как зашел, так и вышел – поганые они там, девки эти, ну их к черту совсем. Дюмон вообще много чего знает и охотно делится этими знаниями, – но все-таки он дурак. И мудила.
Сегодня они вместе были на ночной смене в бараке. Сначала все было гладко – каторжники, вымотанные за день, засыпали быстро и спали крепко. Впрочем, под утро на нарах в углу началось какое-то исподтишное копошение. Жавер направился было туда, но Дюмон его остановил.
– Это они в штаны друг другу влезли. Повозятся и затихнут. А так весь барак перебудишь. Оно тебе надо?..
– Им это не положено, – возразил Жавер. – Им спать положено.
Дюмон фыркнул и закатил глаза.
– Инструкцию читал, да? Молодец. Читать умеешь. Но жизнь – она не всегда по инструкции, понимаешь ли ты. Она сложней. Тут уметь читать недостаточно...
– Дюмон, в бараке ночью должна соблюдаться тишина. И порядок. А они не соблюдаются.
– Во-первых, Домон. Во-вторых, если полезешь сейчас, тем более тишины не будет...
– Вот именно. И теперь нет, и тогда не будет.
– Логика, - ухмыльнулся Дюмон. - Ну правда, не лезь ты в залупу. Дай людям порадоваться. Им и так трудно... Или тебе, поди, завидно? Так я ж тебя к девкам звал, а ты нос воротил. Терпи теперь. После смены передернешь.
И Дюмон заржал, ничуть не беспокоясь о том, что может кого-то разбудить. Тем временем в углу что-то происходило; возня вдруг стала беспокойной, что-то приглушенно забубнили, все быстрее и нетерпеливее, и, наконец, кто-то надрывно завопил дурным голосом:
– Сука, куда!! Пусти, блядь! Сука! Пусти!
Заключенные, разбуженные криком, загалдели. Некоторые, кто спал поближе, даже стали стягиваться к месту происходящего – кто-то возмущался, что ему не дают доспать свое, кто-то подбадривал нарушителей тишины и гоготал; номер 3490 рычал и бранился, дергаясь на своем соседе по койке; тот отчаянно, слепо вырывался и верещал уже без слов, бессмысленно, как животное.
– А вот теперь порядок действительно не соблюдается, – Дюмон досадливо вздохнул.
– Он и так не соблюдался, – мстительно сказал Жавер. Воинственно взмахнув дубинкой и заорав фельдфебельским голосом:
– А ну, блядь, всем заткнуться, по местам! Свиней в аду будете ебать, опарыши хуевы! – он храбро ринулся в самую гущу каторжников. Дюмон потрусил вслед за ним, шепотом ругаясь под нос; со всех сторон уже бежали другие охранники. Заключенные расступились, то ли от неожиданности, то ли не хотели получить дубинкой, то ли предвкушая новое зрелище – то ли все сразу. 3490 отлип от своей жертвы и вальяжно поднялся навстречу.
– Свиней в аду, говоришь, – нехорошо ухмыльнулся он. Его жертва корчилась на нарах, и, скуля, пыталась натянуть штаны. Пахло дерьмом и кровью. – Я уже в аду. Тут ад. Ты же не станешь спорить?.. – 3490 подбоченился. Штаны он не застегнул, так и болталось у него все. Похоже, у него уже безвозвратно поехала крыша. Жавер смотрел на него безо всякого выражения.
– Во-от. А ты – свинья. Все вы тут свиньи... Поди сюда!
Заключенные в восторге завыли и заулюлюкали. Номер 3490 был здоровенный, как бык. До него оставалось шага четыре. Жавер мельком подумал, что тут ему и крышка, и почему-то неожиданно для себя тоже ухмыльнулся – и еще, кажется, похлеще.
– Сам сюда поди. Прояви галантность, раз уж за мужика хочешь быть...
Ухмылка 3490 стала несколько растерянной, словно обвисла. Он явно рассчитывал на что-то другое, и к подобному ответу был не готов. Терять лицо ему не хотелось, но что делать - он тоже не знал, поэтому просто попер вперед, осклабясь и пыхтя. Жавер, в свою очередь, откуда-то ясно знал, что делать - даже не знал, видел. Ощущал. Как в детстве, когда играл с пацанами в мяч, и почти всегда выигрывал, потому что однажды догадался, что надо его не ловить, а брать из воздуха. И так же ловко и точно он встретил теперь неряшливо обритую голову окованной железом дубинкой. В голове у 3490 что-то сыро хрястнуло, глаза закатились так, что было видно только белки в красных прожилках. Колени у него подломились, и он рухнул Жаверу под ноги. Череп распался на две ровные части, и оттуда, прямо на сверкающие сапоги юного охранника, вывалилось студенистое и розовое; затылок словно кто-то смял. Под головой быстро росла темная, жирно блестящая лужа.
– Как его звали? - спросил Жавер, все еще ухмыляясь и тупо глядя на лужу. – По-человечески?
– Лефевр, – ответил кто-то.
Набежала подмога, заключенных разгоняли по нарам, труп потащили прочь. За ним тянулся ярко-красный след. Кто-то обхватил Жавера за плечи, совал ему фляжку с пахучей сивухой.
– Ну ты даешь!
– Вот тебе и сопляк, ага?
– С боевым крещением!
– Если что, я тебя отмажу, – начальник караула, старый угрюмый пьяница с нависшими бровями. – Хотя не думаю, что будут проблемы. Все всё видели. И подтвердят. Ты у нас сегодня герой. В жопе с дырой...
– Оторва безголовая, еще раз так сделаешь... – это уже Дюмон. То есть Домон, все-таки. На черта они это все? Все ведь нормально. Он для этого тут и есть, разве нет?.. А пить на дежурстве нельзя...
Когда истекли оставшиеся до конца смены полчаса, охрана сменилась, и все пошли в казарму спать, Дюмон, против обыкновения, был молчалив. Вышагивал рядом с Жавером и все на него косился украдкой, будто спросить о чем хотел, но не знал, с какой стороны подступиться. Это было удачно, потому что Жаверу не хотелось с ним разговаривать. И видеть его не хотелось, желательно - больше никогда в жизни. Когда они почти уже дошли до казармы, Жавер случайно глянул вниз.
Сапоги были чудовищно, свински грязные, в каких-то разводах и налипших желтоватых буграх. Жавер досадливо скривился, представив, как будет все это отчищать – а потом, без всякого перехода, придушенно взвыл, согнулся пополам, и его стало выворачивать наизнанку. Дюмон обеспокоенно что-то сказал и приобнял его за плечи. "Заболел я, что ли?.." – мелькнула мысль, и тут же другая: "Ах, да. Вот что это такое. Это мозги Лефевра. Они засохли, потому что я забыл их сразу обтереть."
Название: Who Am I
Переводчик: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Оригинал: Who Am I by Valderys; разрешение на перевод получено
Размер: мини, 2664 слова (оригинал)
Пейринг/Персонажи: Жавер/Вальжан
Категория: слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Укрывшись под личиной господина Мадлена, Жан Вальжан постепенно теряет самого себя в патоке добрых дел. Но Жавер знает настоящую сущность Вальжана – и тот не может противостоять такому искушению.
Предупреждение: Все гораздо хуже, чем вы думаете.
Примечание: Кризис идентичности слишком плохо отражается на человеческих мозгах.
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Who Am I"
– Добрый день, господин мэр, – сказал инспектор; так он здоровался каждое утро. И, как каждое утро, Жан Вальжан ощутил укол упоительного страха в груди, совсем рядом с сердцем – после чего приподнял шляпу, и с улыбкой ответил:
– Доброе утро.
Это была традиция. Инспектор Жавер во всем следовал традициям – вышагивая по Монрейлю-Приморскому, как зловещий черный ворон, но всегда вовремя, всегда в положенном месте и в предписанной уставом форме. По Жаверу можно было сверять часы. Однако Вальжан этого не делал – в особенности потому, что и так ловил себя на том, что слишком часто провожает взглядом и мыслями прямую фигуру инспектора, неуклонно отмеряющего свой путь. Вальжан знал, что должен где-то проводить границу – из самых глубин его души поднимались сны, в которых он видел Жавера - но то не были светлые сны. В них лилась кровь, и звучали крики – плакала женщина. Вальжан был с радостью готов приписать такие сны своему каторжному прошлому, своей нынешней тревоге – как его ни уважали в должности мэра Монрейля-Приморского, как ни надежно было положение господина Мадлена – настоящий Жан Вальжан всегда был рядом. Жавер всего лишь напоминал ему о сокрытом прошлом.
Он заставлял Вальжана быть всегда начеку. Вальжан сознавал это с радостью, и радовался присутствию Жавера, и всему, что оно могло обещать. Врагов нужно держать близко к себе, не так ли? Так говорится в пословице. И Вальжану хотелось, чтобы Жавер был близко – о да. Хотелось смять его безукоризнено повязанный шейный платок, смять его самого, заставить его скулить и хныкать, так же, как скулил и хныкал когда-то сам Вальжан. И если его воображение рисовало ему струйку крови в уголке рта, и то, как Вальжан слизывает ее языком – об этом никому, кроме него самого, знать и не нужно. В конце концов, господин Мадлен для таких вещей был слишком добропорядочен. Он мог желать лишь свежих заварных булочек и иногда с умилением любоваться котенком или щенком. Господин Мадлен стоит выше всех страстей, он скользит по пруду жизни безмятежно, как водомерка.
Вальжан знал, что ему необходимо оставаться этим человеком, что господин Мадлен был нарочно придуман как можно более непохожим на Жана Вальжана – но от этого ничуть не легче жить под этой маской. Вальжан поклялся епископу Диньскому, что станет порядочным, богобоязненным, трудолюбивым, честным – что-то вроде того; он не позволит себе отречься от клятвы. Но иногда... иногда ему было так тяжело. Девятнадцать лет, проведенных на тулонской каторге, мешали Вальжану быть этим человеком – как ни желали того его ум и душа, сердце все равно стенало и мучилось. Холодный камень стен, кандалы, стирающие ноги в кровь – все это погнуло и искорежило его: пылающий жар, мухи, вонь собственного тела при работе. Ему не хватало простоты той, прежней жизни. Она снилась ему.
А от Жавера пахло теми местами. Это было загадкой, необъяснимой мелочью, о которую спотыкался Вальжан: ведь Жаверу никто не ломал костей на колесе, его не приковывали к умирающим от дизентерии, не полосовали плетью. Жавер стоял выше всех мук и страданий, расхаживая в самой их гуще, словно жрец порядка с ключами на поясе, – и со своей неизменной дубинкой, которая, будто жезл правосудия, всегда была готова обрушиться на головы провинившихся.
Между ними двумя нет и не могло быть ничего общего. Вальжану незачем отчаянно ловить его взгляд, ждать ответного жеста; и тоска по дому не должна захлестывать его при одном виде этого человека, дышавшего тюремными миазмами, будто он по-прежнему шагал среди их испарений. Но это – было.
– Добрый день, господин мэр, – произнес Жавер в очередное утро, и:
– Добрый день, – ответил Вальжан.
По завершении этого короткого ритуала Вальжан провожал Жавера взглядом, когда тот приподнимал шляпу и разворачивался, чтобы прошествовать по бульвару Руже де Лиля и выпить свой утренний кофе в «Ла Пеш». Знание эти вещей о Жавере, пусть и самых банальных, доставляло Вальжану радостный трепет; и он не успел спохватиться, прежде чем спросил:
– Инспектор! Говорят, вы играете в шахматы?
Видно было, что Жаверу сделалось довольно неловко – но, в отличие от многих, он не казался при этом глупым или беспомощным; он только сильнее нахмурился, уставившись на Вальжана глубоко посажеными глазами.
– Да, сударь. При случае.
– Тогда вы могли бы составить мне компанию как-нибудь вечером, – приветливо предложил Вальжан, в то время как у него сердце готово было выскочить из груди, – скажем, в среду, в восемь часов вечера? Мы могли бы поужинать вместе и сыграть партию, если хотите.
Жавер поджал губы, очевидно колеблясь, – и Вальжан почувствовал, что затаил дыхание от волнения. Будто молоденькая гризетка, раздумывающая о своем ухажёре. Сравнение было нелепым, но – его сердце билось все быстрее.
– Почту за честь, – ответил Жавер и зашагал прочь.
О, что это был за чудесный вечер! Иные балы и званые ужины готовились с меньшим усердием. Господин Мадлен желал, чтобы все было точь-в-точь как надо – его экономка устала взывать к его рассудку, и только сплетничала с товарками на рынке – и все это время Вальжан чувствовал, как у него внутри сжимается тугой комок болезненного торжества, потаенного, подступающего легкой тошнотой к горлу, как будто под рубахой у него снова был спрятан краденый хлеб. Задумываться о причинах этого Вальжан не хотел.
Ведь напрашивался вопрос: почему Вальжану приносят столько удовольствия эти встречи, начиная с самой первой – и все, за ней последовавшие? Всего лишь двое именитых горожан, что сходятся вместе, чтобы переброситься парой слов, поскольку оба испытывают явный недостаток в собеседниках. Простая партия в шахматы, и ничего более, и все же…
Господин Мадлен не имел никакого представления об опасности, о подводных течениях, заполнявших пространство между ними, когда Жавер подавался вперед из удобного кожаного кресла, чтобы передвинуть ладью или пожертвовать пешку. Господин Мадлен видел в инспекторе только чин и строгий характер, замечал одного лишь непреклонного служителя закона. Господин Мадлен хотел завести необременительное знакомство, только и всего. Иметь предлог время от времени открывать бутылку хорошего Арманьяка. Иметь повод позволить себе полакомиться заячьим жарким. Порой Вальжан ненавидел господина Мадлена.
Но не сильней, чем он ненавидел Жавера. И в этом была сокровенная суть их встреч. Вальжан чувствовал, как плеть хлещет по его спине, и слышал запах дерьма, спокойно сидя со своим гостем у камина.
Он замечал презрение в глубоко посаженных глазах Жавера, когда тот равнодушно отказывался от коньяка, предпочитая воду, и вместо жареного мяса ел простой хлеб. Воздержание казалось второй натурой инспектора, и при каждом его вежливом отказе тяжелые цепи оттягивали Вальжану ноги, и запах его собственной подпаленной плоти забивал ему ноздри, как тогда, когда на его груди выжгли клеймо из цифр: 24601. Иногда Вальжану нравилось потирать свою цепочку для часов, просунув палец между пуговицами жилета, чуть ниже самого клейма – о котором Жавер ничего не знал. Жавер ничего не знал.
Они легко привыкли друг к другу; даже сделались в своем роде друзьями. Иногда Вальжан удивлялся этому, и у него в животе свивался тугой комок стыда, и одновременно он благосклонно улыбался Жаверу, сидящему на другом конце стола, и предлагал еще стаканчик мадеры, от которого тот неизменно отказывался. Жавер, в свою очередь, позволял себе поудобнее устроиться в кресле и вытянуть ноги к огню. И иногда уступал прояснявшей его лицо небольшой улыбке, если был уверен, что господин Мадлен ее не заметит – а в последнее время, порой, и у него на глазах. Вместе им было… удобно, в той мере, в какой это позволяли каждому его скрытые тайны. Это пугало Вальжана, но в той же степени и приносило покой.
Но всего этого было мало. Память о прошлом ускользала, становясь слабым, тонким отголоском; звуки и запахи стирались, бледнея с каждым разом, с каждой попыткой вызвать их к жизни – и с превращением Жавера в нечто, почти напоминающее живого человека. Вальжан хотел не этого. Жавер должен был держаться в стороне, оставаясь не человеком – чем-то иным: неумолимой силой, посланной, чтобы его испытывать. Он не мог, не должен был смеяться или ослаблять узел своего шейного платка. Он не мог подаваться вперед, чтобы слегка потрепать Вальжана по руке, – как бы ни отзывалось тепло его пальцев ответным теплом, затем ознобом, затем – головокружительным желанием притянуть его к себе и попробовать на вкус эти бледные губы. С каждой их встречей ему все больше хотелось сорвать с Жавера маску спокойной невозмутимости, и теперь он видел другие сны: в них больше не кричала женщина, вместо нее он слышал мужской голос, и кричал он не от боли – или не только от боли. Они смердели тюрьмой, эти сны, и Вальжан просыпался, скрученный плотским желанием, задыхаясь от невыносимого возбуждения.
Вот почему он промолчал, когда Жавер пересел из своего удобного кожаного кресла на его скамью. Вот почему он не отводил глаз, когда Жавер, убирая шахматные фигуры обратно в коробку, перекатывал их в пальцах, не отрывая при этом глаз от Вальжана.
И поэтому он знал, чем все кончится, и не мог отрицать, что желал этого. В тот день, когда Жавер положил руку на его колено, а не на свое собственное, его желание исполнилось. Он рывком придвинулся вплотную к Жаверу и смял его шейный платок в кулаке, и принялся терзать его губы глубокими, жесткими поцелуями, восхищаясь тем, как его щетина обжигает кожу. Резкие вороньи крики над каторжными выгребными ямами вновь стояли у него в ушах, и язык Жавера у него во рту напоминал о безвкусной, еле теплой тюремной баланде, – прекрасней любых изысканнейших блюд. Жаверу тоже, казалось, теперь было не до любезностей; и с его губ срывались только глухие, гортанные вздохи, а не ласковые увещевания, – и Вальжан не мог ими наслушаться.
Казалось, уже через секунду Вальжан, вставая на колени, торопливо боролся с пуговицами Жавера и мял ткань исподнего. Его ствол был толстым, красным, и стоял та же прямо и гордо, как он сам; будто голодный пес, Вальжан исходил слюной при одном его виде. Он взял его в рот без промедления – тяжелый, теплый, как кровь, у него на языке; он закрыл глаза и начал сосать, ощущая только, как тяжелый плотский запах Жавера забивает ему ноздри. Но Вальжану этого было мало. Жавер запустил короткопалую руку ему в волосы, спутывая их и дергая к себе, – но все же слишком ласково, слишком слабо, чтобы он мог насладиться этим. С непристойным звуком, Вальжан выпустил его изо рта и поднял голову. Жавер хмурился от удовольствия – даже здесь, даже сейчас он хмурился – Вальжан содрогнулся от восторга при виде того, как он продолжает владеть собой. Но Вальжану хотелось большего, ему хотелось заставить его потерять это самообладание, забыться, забыть, что он делает и с кем. Ухватив его ягодицы, Вальжан притянул его к себе, с силой прижимая и заставляя толкаться ему в рот, вбиваться прямо ему в горло, чувствуя, как болят и растягиваются мышцы, – и Жавер понял, чего от него хотят. Он начал сам задавать ритм толчков, вбиваясь в него, Вальжан охотно подчинялся ему, со слезящимися глазами и горящим горлом. В упоении, Вальжан прикрыл глаза и вцепился в Жавера, стискивая и сминая пальцами плотную шерстяную ткань его жилета, и шире раскрывая рот, чтобы принять новые толчки, становившиеся все резче и исступленнее.
Так никогда не стал бы поступать господин Мадлен, – думал Вальжан со смутным торжеством. Этот человек-маска, весь источающий сладость и добрые дела, ни перед кем не опустился бы на колени – подобного унижения заслуживал только преступник, пытавшийся бежать, тот, кто украл кусок хлеба, и взамен лишился жизни. Такого наказания заслуживал только Жан Вальжан, – то было его великолепное унижение, его позорный триумф. Жан Вальжан оставался непобежденным, он доказал, что еще существует. Вальжан неловко опустил руку вниз и с силой надавил на свой напряженный член – один раз, два – и кончил, сильнее, чем когда-либо прежде, запачкав штаны, как неумелый мальчишка.
За ним кончил и Жавер, проливая горькие капли ему в рот, которые Вальжан глотал, не отрываясь, будто изысканное вино. Они оба осели без сил, там же, где были, Вальжан – прислонясь к кожаному сапогу Жавера; дожидаясь, пока перестанут гулко биться их сердца и выровняется резкое дыхание. Ладонь Жавера по-прежнему лежала на его волосах, и пальцы, которые перебирали его темные с проседью пряди, можно было бы назвать ласковыми – если бы Вальжан не знал о нем ничего. Жавер слегка потянул его к себе – и Вальжан с трудом поднялся на ноги и снова устроился на скамье рядом с ним. Чужая рука по-дружески обняла его за плечи, и раздался отрывистый смешок; Вальжан вздрогнул. Настоящего смеха, даже такого глубокого, он слышать не хотел – это шло наперекор тому, как он предпочитал представлять себе Жавера – равно как и то, что другую руку Жавера протянул к пуговицам его жилета – грубые, короткие пальцы игриво просовывали кругляши сквозь петли, а затем потянулись и к его рубашке.
Ледяная дрожь прошила Вальжана насквозь, прогнав последнюю истому наслаждения. Он резко поднялся на ноги, покачнувшись – ноги плохо его держали. Он уставился вниз, на Жавера; тот имел вид совершенно непотребный – с покрасневшими губами, с перекошенной одеждой – он выглядел зацелованным и разнежившимся и не успел еще даже застегнуть штаны. Вальжан подумал, что никто сейчас бы не узнал инспектора, так он изменился. Он сглотнул подступающую к горлу тошноту, отчаянно стараясь не замечать в Жавере мягкости; тот явно тянулся к нему, и сама эта мысль ужасала Вальжана до глубины души.
И он столь же яростно отказывался думать, как близок только что был к раскрытию, как он в самом деле желал открыться Жаверу – расстегнуть оставшиеся пуговицы рубашки и обнажить свою истинную суть, шрамы, выженный номер, все разом. И это было бы его концом. Концом обоих: и Жана Вальжана, и господина Мадлена. Возможно, это было самым великим его искушением.
Он бросил Жавера в тот самый миг, без оглядки; с оскорбительной поспешностью выбежал на улицу, к сортиру, – где мог уже не торопясь, в презренном одиночестве выворачивать свой несчастный желудок наизнанку и до бесконечности оттирать дрожащие руки.
Больше они в шахматы не играли. И почти не разговаривали. Даже их ежедневный ритуал приветствия был для Вальжана отравлен – стыдом и неким осознанием собственной трусости. В ответ он, казалось, ловил тень обиды в глубоко посаженных глазах, и все это порождало в нем смятение, слишком напоминавшее раскаяние.
Ибо Жавер был постоянным напоминанием о соблазне. О том, что он почти пал, почти пренебрег всеми своими обещаниями, почти поддался своим низким влечениям. Клятва, данная епископу, звенела в его ушах, едва не сводя с ума, но он держался за нее неумолимо. Теперь он был другим, лучшим человеком – пусть этот человек и не имел с ним ничего общего.
Но вот однажды он увидел сутолоку на базарной площади: люди вокруг кричали, Жавер приказывал всем разойтись в стороны, оставшаяся без присмотра телега вдруг покатилась и запрокинулась – и несчастный Фошлеван угодил под нее и оказался в ловушке. То был бедняк, но человек честный; спасти его жизнь – значит совершить достойное, доброе дело... Вальжан старался не думать об этом, при помощи своей по-прежнему легендарной силы поднимая телегу со спины придавленного старика; старался не вспоминать, даже видя, как в глазах Жавера зарождается сомнение и презрительная брезгливость.
В эти мгновения он вновь стал Вальжаном, и вокруг него взвилась благословенная какофония тюремных звуков и запахов. Он улыбнулся и запрокинул голову к небу, срывая спину под тяжестью груза. Теперь он никогда не сможет освободиться от Жавера – тот всегда будет гнаться за ним по пятам. Жавер вновь узнает его. Весь мир его узнает.
Вальжан улыбнулся и постарался забыть, что, с грохотом сбрасывая с плеч телегу, он чувствовал одно лишь облегчение.
URL записиНазвание: Рейтинг
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: мини, 1121 слов
Пейринг/Персонажи: Жавер, Вальжан, Анжольрас, Грантер
Жанр: юмор, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: Персонажи поставлены перед срочной необходимостью выдать рейтинг в выкладку.
Предупреждения:
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Рейтинг"
В дверь постучали. Вернее, нет – в дверь стучали уже минут десять. Вежливо, но настойчиво.
Жавер наконец не выдержал и пошел открывать.
За дверью обнаружился скромно переминающийся с ноги на ногу Вальжан.
– Чего надо? – мрачно, не размениваясь на приветствия, осведомился инспектор.
– Понимаешь... Тут такое дело вышло... – Вальжан был непривычно робок и почему-то избегал смотреть в глаза. – Я войду? А то через порог как-то...
Жавер хмуро пожал плечами – мол, почему бы и нет – и, развернувшись, сделал шаг вглубь помещения...
*****
Сознание возвращалось медленно.
Так же медленно, но неотвратимо, он осознал, что лежит на спине, в одном белье и – связан. Бувально распят между спинками кровати. Приподняв голову, он увидел человека, склонившегося над его левой ногой и тщательно затягивающего узел на веревках.
– Вальжан... – обвиняюще прохрипел он. Сказать что-нибудь помимо этого мешала душившая его ярость.
– О, ты пришел в себя... – Вальжан оставил узлы и принялся шарить по карманам, – Прости, что вот так... Но нам срочно нужен рейтинг. Но это не моя инициатива, прошу заметить. Тут я чист перед тобой.
– Ты...
– Минутку, – Вальжан извлек из кармана кляп и, несмотря на достаточно яростное сопротивление, использовал его по назначению. – Так будет лучше... – Он опустился на край кровати и заговорил, не глядя на Жавера: – Нет, не я. Мы тянули жребий. Короткую спичку вытащил Анжольрас. И между прочим, – в голосе зазвенели нотки обвинения, – мальчику тоже нелегко! Видел бы ты, как он побледнел, когда понял, что жребий выпал ему! Но ничего, пробормотал что-то вроде "гвардия не сдается"* – хотя вот при чем тут гвардия? – и собрался, взял себя в руки... Даже отказался выпить для храбрости с Грантером! Тот, кажется, обиделся... Но ничего, Анжольрас – он понимает, что это для фандома необходимо... А вообще, – Вальжан с неким вызовом посмотрел на инспектора, – тебе повезло, что я заведовал жребием и знал, как обломаны спички, потому что Тенардьиха пыталась жульничать!
Жаверу никогда нельзя было отказать в самообладании, но после этих слов цвет его лица на мгновение приобрел оттенок его собственного белья.
– В общем... – Вальжан тяжело вздохнул, ободряюще похлопал инспектора по колену и поднялся, – Ты это... Держись...
Испепеляющий взгляд был ему ответом.
*****
Анжольрас не знал, как делается рейтинг, но очень старался. Возможно, если бы он все-таки преодолел свое презрение к Грантеру и выпил для храбрости, у него бы получилось что-нибудь убедительное. Или, напротив, его развезло бы с непривычки и вообще не пришлось бы идти...
Но с другой стороны – долг же превыше всего! В конце концов, он застрелил артиллериста и этого, как там его звали, убийцу старика? Кабюка! – поэтому с этакой ерундой он просто обязан справиться.
Ведь он даже не должен никого убивать.
Впрочем, убивать-то он умел, чего уж проще, а вот такие вещи делать – нет. Надо было хоть совета у кого спросить, что ли... У Мариуса? У Курфейрака, Грантера? – да нет, они же дело с девушками имеют, а не со здоровенными неприятными мужиками, воняющими табаком и пытающимися прожечь в тебе взглядом дыру. Значит, надо было спросить совета у девушки... Тьфу ты, черт. Надо сосредоточится на главном – фандому нужен рейтинг. Может, просто графично стукнуть его палкой пару раз, – чтобы хотя бы на эрку потянуло?.. Есть же такое выражение... Про палки... Или оно про другое совсем? Может, все-таки выйти и спросить? Нет... Он должен все сделать сам...
*****
Жавера трясло от отвращения. Он вообще не любил чужих прикосновений – даже во времена службы дружеские похлопывания по плечу принимал с плохо скрываемым раздражением. А тут по нему ерзало целое тело, старательно сопело, педантично и, кажется, в установленной последовательности лапало за все места и – что нелепее всего – постоянно извинялось...
К тому же блондинчик был губаст, и, следовательно, слюняв. Мокрым в ухо – вот ведь дрянь...
Пахло от него почему-то анисовой настойкой, с которой инспектору в детстве довелось свести неприятное знакомство во время болезни, и он запомнил этот мерзкий запах на всю жизнь.
Жавер серьезно опасался, что его сейчас от всего этого, мягко говоря, стошнит, а ввиду кляпа во рту это было, еще мягче говоря, нежелательно. Хотя выражения любой мягкости для подобного положения были, – ГРУБО говоря – столь же уместны, как перо в заду у свиньи...
*****
Мучительно исполняя свой долг перед фандомом, Анжольрас жарко шептал в ухо инспектору что-то вроде того, что это он не по своей воле, что тут ничего личного, что все только ради общего дела – и скупая мужская слеза сострадания скатывалась при этом по его бледной до античной мраморности щеке...
*****
Особенно невыносимым для Жавера было сознавать то, что все его душевные и телесные мучения были, похоже, абсолютно напрасны. Потому что даже ему, заслуженному аскету и целибатнику на гражданской службе, было известно, что для того, чтобы был рейтинг, необходимо снять – или, по крайней мере, расстегнуть – штаны, а самоотверженный лидер повстанцев по какой-то загадочной причине этого не сделал. Ни со своими штанами, ни с его подштанниками...
*****
После примерно получаса бессмысленных и беспощадных действий Анжольрас поднялся, скорбно поглядел на свою жертву, развернулся и неверным шагом направился вон из комнаты. У двери он внезапно остановился, позеленел и сблевал. Потом закрыл лицо руками – очевидно, рейтинг был еще и ангстовым - и вышел...
*****
Кажется в комнату кто-то заходил.
Кажется, это даже был Вальжан.
Он что-то говорил или спрашивал, но Жавер никак на это не реагировал.
Его сознание плавало где-то вне этой реальности, словно у мертвецки пьяного человека. Он смутно ощущал, что его развязали, избавили от кляпа и даже обтерли ухо и лицо - но продолжал лежать без движения и с закрытыми глазами. Ему было все равно. Ему казалось, что вокруг него колышется старая добрая Сена с ее мутной, вонючей и внезапно уютной водой. Хотелось раствориться в ней и никогда не выныривать на поверхность реальности.
В какой-то момент он понял что остался один в комнате, но даже тогда не пошевелился.
"Предчувствию необходимо доверять, всегда доверять, – монотонно колотилось в голове у Жавера. – Вот знал я, что нельзя вестись на жалобные слова и грустные глаза, так все и оказалось. Все люди лживые засранцы. И Вальжан тоже лживый засранец. Самых лживый засранец из всех. Про него я тоже был прав! Прав! Тысячу раз прав!!!"
Внезапно глаза Жавера раскрылись, и он раз двадцать смачно процитировал Камброна.*
– Значит, – обратился он затем к потолку, – вся инициатива исключительно с моей стороны, да? Ну, что ж... Будет тебе инициатива, Вальжан. Ох, будет...
И оскал предвкушения озарил его лицо.
КОНЕЦ
* Согласно В. Гюго, в битве при Ватерлоо командир 1-го полка пеших егерей Императорской гвардии Пьер Жак Этьен Камброн на предложение англичан сдаться ответил ёмко и лаконично: "Дерьмо!", хотя по официальной версии это звучало как: "Гвардия умирает, но не сдаётся!"
ЭПИЛОГ
– Куда-куда??? – поперхнулся Анжольрас, выкатив глаза и сделавшись похож на испуганного лосенка.
Они пили уже два часа: Грантер подобрал его в коридоре, – печально сидящего на корточках у стены, обхватившего голову руками, приговаривающего: "Гвардия не сдается... умирает, но не сдается... merde, merde, merde!" – и потащил беднягу бухать в "Коринф". Когда он узнал, в чем дело, и вытянул из совершенно убитого beau marbre несколько подробностей, то не смог справиться с собой, расхохотался, сказал, что Анжольрас в рейтингах ничего не понимает, и тут же с налету принялся рассказывать такие вещи, от которых волосы дыбом вставали.
– А куда ты, позволь поинтересоваться, предлагаешь?.. Он же не девчонка, выбирать не приходится. Тут все просто: или он тебя, или ты его!.. Или... стой! Есть еще один способ...
Анжольраса передернуло.
* Merde (фр.) – дерьмо.
* Beau marbre (фр.) - прекрасный мрамор.
Название: Бунт в Либрии
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: мини, --- слово
Пейринг/Персонажи: Жавер, Жан Вальжан, Анжольрас, Комбефер, Мариус, студенты, обозванные обучающимися, рабочие, штурмовики, полицейские - в количестве
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: R
Предупреждения: Кроссовер с "Эквилибриумом", сиквел к фику "Преступление в Пустоши". Недокровь, недорейтинг.
Примечания: ООС. Жуткий.
Краткое содержание: Один из заброшенных заводов Либрии становится баррикадой.
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Бунт в Либрии"
Заброшенное здание в Либрии было скорее исключением, чем правилом. Объекты ремонтировались, перестраивались, иногда – разрушались вообще, но в любом случае каким-то образом использовались. Один из первых заводов по производству прозиума стал тем самым исключением: под его фундаментом обнаружились пустоты, сделавшие невозможным продолжение работы или переквалификацию завода. Вокруг аварийного здания выставили охрану, добавили его как обязательный пункт посещения ночных патрулей, но сносить пока не стали – рассудив, что так или иначе, рано или поздно, но применение найдется. Пока что ветшающим цехам с вывезенным оборудованием применение находили только пресловутые патрули, регулярно отлавливая либо обитателей Пустоши, понадеявшихся на авось, либо наивных либрианцев, считавших заброшенное здание в черте города более надежным укрытием, чем собственные дома. Временами в якобы необнаружимых тайниках в стенах и полу обнаруживалось оружие либо предметы категории ЕС-10, временами – во дворе, как правило – трупы охранников.
На все это вместе патруль наткнулся только один раз, после чего здание было окончательно демонтировано, тела охранявших его полицейских похоронены, предметы довоенного производства сожжены, оружие отправлено в хранилища Тетраграмматона, а тела пришедших из Пустоши и собственного либрианского производства эмоциональных преступников – утилизированы. Их имена после установления были занесены в вечную память заведенного дела, но до памяти человеческой практически не добрались: из новостных служб в Либрии наблюдался только Вождь, докладами об уничтоженных материальных врагах свой народ не баловавший.
Ещё одним последствием, столь же исключительным, как и заброшенный завод, стали госпитализация и последующее лечение клерика, проведенные Департаментом специальных поведенческих исследований. Клерика звали Жавером, и только его память сохраняла имена всех погибших во время этого бессмысленного противостояния.
Он оказался в буквальном смысле в центре событий почти случайно, отслеживая пути производства и транспортировки в Либрию нелегального оружия в то же время, когда получатели этого оружия – группа обучающихся и рабочих – решили устроить нарушение тишины, бунт и похороны с элементами карнавала в одном отдельном старом здании.
– У нас проблема, – обратился к явному лидеру повстанцев подросток, сновавший уже какое-то время по всему заводу и его окрестностям.
– Какая?
– Высокая и легавая. Кто-нибудь знает вот того человека? – он указал на сидевшего у одного из окон вооруженного мужчину.
– Я – нет. Если он из города, от людей из библиотеки, например, то его вряд ли вообще хоть кто-то знает.
– Он клерик.
– С чего ты взял?
– Видел его пару лет назад в Пустоши. В «кон-про-мен-тирующей ситуации», ага.
– Что за ситуация? – решил до конца надеяться лидер, точно знавший, что если этот человек – не от «библиотекарей», то их восстание обречено.
– Куча серых, посередь этот – в черном и распоряжается. Палево?!
– Позови вон тех грузчиков, пусть осторожно подойдут поближе.
Их передвижения не остались незамеченными. Ни повстанцами, заинтересовавшимися происходящим, ни предполагаемым клериком, поднявшим голову и с нескрываемым скептицизмом наблюдавшим за приближающейся толпой.
– Кто вы такой? – наконец вышел вперед «явный лидер».
– А кто спрашивает? – поднялись ему навстречу.
– Анжольрас. Вы из Грамматона?
– Тетраграмматон клерик первого класса Жавер, – мгновенно стер с лица все эмоции оказавшийся-таки клериком;.. – Моих полномочий хватит, чтобы предложить вам сдаться.
– Мы не собираемся этого делать. Взять его, – последнее утонуло в звуках борьбы. Клерик молча и сосредоточенно ломал любые оказавшиеся в пределах досягаемости конечности, к которым, видимо, относил также шеи и головы. Выстрел, раздавшийся спустя несколько минут выведения из строя будущих противников спецподразделений, притормозил Жавера ровно настолько, чтобы сделалось возможным повалить его и скрутить руки. Кто-то предложил привязать его к одной из оставшихся колонн в центре широкого зала, что и было проделано.
Где-то между скручиванием и связыванием клерика обыскали. Оружия не нашли, только удостоверение личности и колоду карт, на которую в Либрии можно было выменять больше, чем в Пустоши. Ни часов, ни инъектора с прозиумом у него с собой не было.
Когда все было завершено, Анжольрас приказал перевязать пробитое пулей плечо Жавера и предупредил его:
– Вас расстреляют с первым же полицейским, который войдет сюда.
– Почему не сейчас? Планируете играться в заложника?
– Я бы сказал иначе, но да, планируем.
– Тетраграмматон не ведет переговоров с террористами.
– Вот как нас называют?! Хорошо, пусть террористы. Мы не собираемся шантажировать их вами. И если вам придется остаться здесь до конца, я лично пущу в вас пулю.
– Не боитесь, что для себя не останется? Наверняка у вас найдутся ножи, – слегка улыбнулся клерик.
– Мы не убийцы. – На улице послышался мерный рокот подъезжающей тяжелой техники. – А вам немного времени дали.
Люди, кроме назначенных в караул двух мрачных рабочих, отходили к окнам, следя за перемещениями нескольких грузовиков, образующих за пределами ограждения своеобразный второй забор. Никого – в форме полицейских ли, штурмовиков или Тетраграмматона – пока не было видно.
Оживление у машин началось лишь спустя пару часов. Усиленный мегафоном голос приказал сдаваться и выходить без оружия. В ответ кто-то прицельно выбил мегафон из рук отдавшего приказ, вызвав смех во всем здании, но не ответный огонь.
Ответный огонь начался только ночью, когда из-за пределов залитого слепящим светом мощных прожекторов на крышах автомобилей кто-то, невидимый в этой рукотворно сгущенной темноте, отдал приказ об атаке. Её результатом стали перебитые выстрелами прожектора и «снятый» с крыши Жан Прувер. Несколько пуль, чиркнувших по державшемуся на честном слове низкому парапету крыши, выбили кирпич из-под его левой ноги и заставили свалиться головой вперед в метре от здания. Любые попытки вытащить его через ближайшее окно наталкивались на снайперский огонь из-за светового круга, а попытку добраться до него от двери не успели даже предпринять – защищенные пуленепробиваемыми щитами трое штурмовиков дошли до неподвижно лежавшего тела и забрали его с собой. Прежде чем Анжольрас успел предложить заложника для обмена, послышался шорох колец отъезжающей легковой машины.
Это означало только одно – кремацию, вне зависимости от того, был ли еще жив Жан Прувер.
Ближе к утру, видимо, восстановив перебитые лампочки, осаждающие решились на вторую атаку. Она была успешной около десяти минут, после чего в одном из окон появился молодой повстанец, демонстрировавший всем желающим легко узнаваемый, классических, можно сказать, форм, пояс смертника. Со стороны, обращенной к штурмовикам, он щетинился несколькими самодельными осколочными снарядами, начиненными поломанными гвоздями, обрывками проволоки и прочим мусором, в обилии валявшимся на полу бывшего цеха. Озвученные параметры живой бомбы заставили наиболее ретивых попятиться, а командира – отдать приказ об отступлении. Повстанец простоял в оконном проеме ещё около получаса, всем своим видом изображая готовность немедленно произвести взрыв, потом спрыгнул внутрь здания, убедившись, что атаки ещё какое-то время не будет. Его встретили радостно – немногие за приготовлениями заметили его, сидевшего в отдалении от основной суеты и увлеченно мастерившего из остатков взрывчатки и найденных обломков-обрывков-остатков спасшее всех адское устройство**.
– Мариус, – обратился к нему один из повстанцев. – Откуда ты здесь взялся?
– Не стреляйте! – донеслось с улицы около полудня. Почти сразу же большая часть ещё способных стрелять автоматов, пистолетов и ружей нацелилась в крикнувшего. Человек в серой полицейской форме, с черными бронежилетом и шлемом, повесивший себе на спину и грудь по прозрачному щиту, поднял руки, показывая, что они пусты.
– Зачем вы идете сюда? – крикнул в ответ Мариус.
– Я не вооружен. Позвольте мне войти и изложить свое дело.
– Заходите. Только медленно.
Человек дошел до здания, провожаемый недоуменными взглядами штурмовиков, и открыл дверь. Проем ощетинился несколькими дулами. Под их укоряющими взглядами человек вошел, закрыв за собой створку, и начал, не обращая внимания на нацеленные на него стволы, снимать последовательно щиты, шлем и бронежилет. Только после этого он выпрямился, снял с головы маску и спокойно обратился в державшему пистолет парню:
– Могу ли я присоединиться к вам?
– Зачем?! – спросили несколько голосов сразу. – Кто вы?
В этот момент Мариус узнал его, о чем не преминул сообщить. Достаточно громко и настойчиво, чтобы пресечь любые дальнейшие вопросы или возражения. Эмоциональный преступник, один из обитателей списка известных и разыскиваемых, присоединился к безнадежному бунту тех, чьи имена ещё только предстояло выяснить.
Через странную радужную дымку и пот, застилающий глаза, Жавер разглядел вошедшего. Несмотря на вызванное нуждами операции временное прекращение приема прозиума, явление несколько раз упущенного преступника не вызвало никаких эмоций. Частично это могло быть следствием – как и радужная дымка, и повышенное потоотделение – начавшей воспаляться раны. К нему несколько раз подходил один из повстанцев, мрачно посверкивающий стеклами очков, сдвигал небрежно затянутую тряпку и качал головой. После одного из таких «визитов» он подозвал Анжольраса:
– Он долго не протянет. Видишь, – пальцы аккуратно приподняли повязку, показывая развороченное пулей отверстие, по краям которого желто-зеленой полоской уже начал скапливаться гной. От шевеления тряпки снова начала сочиться кровь. – Сепсис уже начался. Еще немного подержим – стрелять его уже не понадобится.
– Что ты предлагаешь, Комбефер?
– Хотя бы положить его. Я могу сделать нормальную перевязку.
– Зачем? Я не пытаюсь быть жестоким, но он умрет в любом случае. Они уже продемонстрировали свои намеренья.
– Хотя бы переложить. У него уже поднялась температура, он скоро начнет терять сознание, в том числе – от боли. Ты же не планируешь пытать его?
– Нет. Клерик Жавер, вы слышите меня?
– Да. Весь ваш разговор.
– Сейчас я прикажу ослабить веревки. Вы сядете, – Анжольрас посмотрел на Комбефера. Тот покачал головой. – Ляжете. Мы привяжем вас. Не пытайтесь сопротивляться, ваша рана делает вас весьма чувствительным к нашим аргументам на этот случай.
– Вы говорите почти как клерик-дознаватель.
– Вам лучше знать. Будете сопротивляться?
– Нет.
По знаку Анжольраса были ослаблены узлы на веревках, удерживавших Жавера у колонны. Несколько повстанцев держали медленно съезжавшего по ней клерика на мушке. Тот не издавал ни звука, лицо его было бледным, но спокойным.
В конце концов, определившись с новым способом привязывания, его оставили в покое. Врач – Комбефер – перевязал рану, затянув узлы туже, тихо извинился за отсутствие каких бы то ни было лекарств и тоже отошел. Его сменил недавний пришедший, присевший рядом с клериком.
– И почему я не удивлен? – спросил тот, поворачивая голову под несколько неестественным углом.
– Прозиум, возможно?
– Не сейчас.
– Как вы себя чувствуете?
– Что вы действительно хотите знать?
– Ваше самочувствие.
– У меня прострелена рука и, возможно, начинается гангрена. Уже точно должна начинаться. Сознание несколько затуманено. Не из-за этого ли я отвечаю на твои вопросы?
– Возможно, – человек встал. Огляделся. Неподалеку прямо на полу сидел караульный со странным устройством, отдаленно напоминающим пистолет.
– Странная штука, – заметил «сторож» чужой взгляд. – Мариус дал, сказал, если что – стрелять в упор.
Человек кивнул в ответ, автоматически ища глазами столь щедрого Мариуса. Не нашел – не успел. Окружившие дом бойцы нескольких спецподразделений начали штурм.
Караульный, честно исполняя отданный ему приказ, прицелился в лежащую фигуру, когда ему на плечо опустилась широкая, теплая и дружественная рука, неожиданно оказавшаяся тяжелой и явно готовой сломать кости под собой одним движением. Рука принадлежала человеку, которому он только что рассказал об этом странном пистолете. Человек мягко улыбался и протягивал другую руку.
– Я разберусь с ним. Можешь оставить мне пистолет и идти.
– Не могу. Больше нет оружия.
– Тогда забирай его. У меня есть нож.
– Правильно. Ножом его. Казнят людей, а это роботы.
Бывший караульный, а теперь просто боец рванул к дверям. Человек проводил его и
повернулся к клерику.
– Нож? Логично для тебя. Советую поторопиться, Вальжан, тут скоро будет слишком людно.
Названный Вальжаном наклонился и аккуратно перерезал веревку под ехидный комментарий:
– Зря!
– Вам лучше спрятаться, сами знаете, как стреляют штурмовики, – убирая нож.
– Что ты делаешь? – вопрос был вызван действиями Вальжана. Стараясь не потревожить чужую рану, он поднял клерика и вместе с ним зашел за колонну так, чтобы она прикрывала раненого хотя бы от огня со стороны двери. Усадил свою ношу и вознамерился уйти, когда «ноша» перестала быть пассивной и схватила его за руку. – Что ты делаешь?
– Здесь безопаснее, – Вальжан выдержал испытующий, хотя и замутненный взгляд. Где-то за ним принималось какое-то решение, и, принятое, повлекло за собой слова:
– Стойте здесь. Можете считать себя арестованным, – Жавер невольно соскользнул на «Вы», сам того не заметив. – Лучше бы убили, право слово.
Оба замолчали. За пределами стен слышался рев мотора пригнанного тарана, перекрывающий выстрелы. Вальжан встрепенулся:
– Мариус. Мне надо найти его.
– Не советую выходить, – равнодушно ответил Жавер, не размыкая пальцев.
– Вы не понимаете. Мне нужно вытащить его оттуда, пока его не пристрелили.
– Его кремируют, если поймают живым. Мертвым, впрочем, тоже. Бессмысленно, и сами под пулю попадете.
– Все равно. Мне нужно вытащить его.
– Что же. Я сообщу в Тетраграмматон, как вы теперь выглядите, – пытаясь разомкнуть пальцы. – Странно. Судорога, должно быть. Сейчас.
При штурме погибли практически все, находившиеся в здании. Не в последнюю очередь – благодаря светошумовому патрону, заряженному в то самое странное пистолетоподобное устройство, которым Мариус поделился с повстанцем. Дезориентация – пусть и непродолжительная – позволила захватить здание со значительно меньшими потерями для правительственных подразделений. Присутствие в здании клерика – более того, живого клерика – вполне определенно стало для них сюрпризом. Внезапного клерика вытащили – почти до прекращения огня – и успели погрузить в один из бронированных автомобилей, когда в здании прогремел взрыв. Ударной волной покачнуло машину, послышался сухой щелчок несработавшего инъектора.
Штурмовик, первым сунувшийся в свежий пролом в стене, получил чем-то по шлему. Предполагая нападение, он вскинул автомат и выпустил очередь, только потом осознав, что стреляет по равномерно покрытому кровью с вкраплениями малопонятных ошметков потолку без признаков какой-либо угрозы. "Что-то", свалившееся на него с этого потолка, оказалось неидентифицируемым куском мяса с ещё оставшей на нем кожей. Кожа была белой, что в опознании чего-либо – хотя бы её бывшего владельца – помогало мало.
В центре комнаты была небольшая воронка, от которой концентрическими полуокружностями расходились оставленные разорвавшимися осколочными снарядами следы. Где-то на уровне этих следов и начинались первые живописные куски тел, лежавшие вперемешку с обрывками формы. Немного дальше остатки тел становились больше, идентифицировать их в дальнейшем наверняка было бы легче. У дальней же стены лежали, скорчившись несколько ещё живых штурмовиков, так или иначе недозащищенных своими бронежилетами. Один из них, получивший гвоздями – в живот, а ударной волной – по шлему, контуженно ползал, пытаясь собрать вывалившиеся внутренности и не замечая того, что из-за своих движений теряет их ещё больше. Защитное стекло на шлеме другого раскололось ему в лицо - от взрыва ли или от импровизированной шрапнели – и оставило его без глаз, возможности продолжать службу и, возможно, нескольких лицевых нервов.
Оставшихся в живых вынесли, как и те куски тел, которые возможно было собрать. Их ожидали многочисленные экспертизы, по результатам которых должен был быть реконструирован очевидный факт – кто-то из не сдавшихся повстанцев активировал кустарное взрывное устройство.
Название: Скрытые мотивы
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: драббл, 306 слов
Пейринг/Персонажи: Жавер, Фантина
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: R
Краткое содержание: Разрешение некоторых вопросов, находящихся в ведении муниципальной полиции.
Предупреждения: кровькишки
Примечания: текст, выделенный курсивом, принадлежит В.Гюго (взят из данного перевода)
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Скрытые мотивы"
...Она поползла к нему на коленях по мокрому каменному полу, истоптанному грязными сапогами всех этих людей.
– Господин Жавер! – говорила она, в отчаянии ломая руки. – Умоляю вас, пощадите меня! Уверяю вас, я не виновата. Если бы вы были там с самого начала, вы бы сами увидели, что я говорю правду! Клянусь богом, я нe виновата...
Он слушал ее, а перед его глазами вставало тело женщины, вот точно такой, торгующей с, возможно, столь же безнадежно пьющей, только одетой немного иначе. Платье было такое же открытое, но гораздо грязней и другого цвета. Хотя... какой там цвет можно разобрать у ткани, изорванной до состояния лохмотьев и пропитанной кровью?
На голове у той женщины тоже были цветы, но, чтоб это заметить, нужно было не просто очень хорошо присмотреться, но и пощупать, потому что голова ее мало походила на голову человеческого существа. Она была сплющена, – видимо, ее мозжили камнем или еще чем весомым, – и волосы вместе с цветами спеклись с кровью в одну сплошную массу, которая обрамляла алое, с осколками белой кости, месиво – на том месте, где некогда было лицо.
Подол платья, некогда призванного заманивать, очаровывать и пленять невзыскательных офицеров монрейльского гарнизона и пришлых матросов, был весь пропитан кровью и дерьмом. Задранный до пояса, он обнажал живот и промежность, в которую, похоже, некий "любитель" падших женщин всадил нож или нечто в этом роде и распорол живот до середины. Нежно-перламутровые кишки и прочая требуха, – которую, если она принадлежит животным, открыто продают на рынках, но, если это касается человеческого существа, предпочитают не упоминать, – вываливалась наружу, будто ей тесно было внутри. И смердела до небес.
А еще у нее было вырезано сердце. В обоих смыслах. Из груди – и на груди.
Самое неприятное во всей этой истории было то, что это был уже не первый труп проститутки, обнаруженный в подобном виде в районе доков. У всех у них были вырезаны сердца и обезображены лица. Что явно указывало на действия одного человека.
– ...Если я пила водку, то с горя. Я совсем ее не люблю, но она как-то оглушает. Когда мне лучше жилось, вам стоило бы только заглянуть в мои шкафы, и вы бы сразу увидели, что я не какая-нибудь ветреница и что я люблю порядок. У меня и белье было, много белья...
"Вот дура, – думал Жавер, глядя теперь на эту сестру-близняшку убитых. – Отпусти ее сейчас – и ведь снова пойдет шататься по темным углам в поисках заработка... И вот с ее дуростью и нарвется... Три... Нет, пожалуй, полгода... Я смогу выяснить мотивы этого убийцы и поймать его... Да, пожалуй: полгода – оптимальный срок..."
– Сжальтесь надо мной, господин Жавер!
– Ну, – сказал Жавер, – довольно, я выслушал тебя! Ты все сказала? Теперь ступай. Ты отсидишь шесть месяцев, сам бог не сможет тут ничего поделать.
Название: Боевое крещение
Автор: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Размер: мини, 1200 слов
Пейринг/Персонажи: Жавер
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: О некоторых истоках трепетной любви к инструкциям, порядку и букве закона.
Предупреждения: лексика, трупы, жестокость, нон-кон, натурализм
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Боевое крещение"
– ...Не могу, – отвечает Жавер. Не жалуется – просто констатирует.
– Да чего ты как целка, – беззлобно ворчит Дюмон. Или Домон. Он так и не запомнил точно, как его зовут. – Первый раз, что ли, да?
Он молчит. Небось, и без того видно, что первый. На душе кошки скребут со стыда. В горле тоже скребет, руки дрожат, в носу что-то, кажется, застряло. Они ползают на коленях у стены – в мокром, хлюпающем снегу. Рядом – изрядная лужа блевотины, смердящей кислым. Он раньше не знал, что можно столько наблевать. С другой стороны, человеческих мозгов он тоже никогда не видел. Свиные видел, на рынке. Но то была еда, потроха. А это... уффф, блядь! Он с трудом подавляет очередной спазм.
– Ишь ты, – Дюмон щерится. У него не хватает пары зубов, а на щеках топорщится мохнатая щетина, похожая на шерсть. – Никогда бы не подумал. Так его вделал четко – только хряпнуло да брызнуло...
– Заткнись, – успевает выдохнуть Жавер, прежде чем снова с кашлем и сдавленным подвыванием согнуться пополам. Дюмон при этом придерживает его за плечи – чтобы он случайно не рухнул в раскисший снег и грязищу, которую сам же тут и развел. Надо же, казалось, что уже ничего в желудке нет, а поди-ка ты... Потом он сидит, привалившись к Дюмону, и пытается отдышаться; на глазах выступили слезы, хочется прополоскать рот.
– Жизнь сложней инструкции, да? – зло бросает он и предпринимает еще одну попытку высморкать то, что засело у него в ноздре. Но оно сидит там слишком глубоко.
– Ты наоборот, потяни носом посильней, – советует Дюмон вместо ответа. – Проскочит, и можно будет просто схаркнуть.
Это действительно помогает. Потом Дюмон зачерпывает снегу почище и начинает с грубоватой заботливостью обтирать ему лицо; много там всего, небось, – слюни, сопли, блевотина... Может, и мозги с кровью, сказал ведь – брызнуло. Снег холодный, от этого становится полегче.
– Ничего. Ты просто еще сопляк. Хотя уже шельма. Но еще сопляк. Это нормально. Я тоже был сопляком. Не страшно быть сопляком. Страшно, если ты им так и останешься.
– Мне шестнадцать, – вяло возражает Жавер, хотя хочет вместо этого обложить Дюмона площадной бранью и не иметь с ним больше ничего общего. – Нельзя уже быть сопляком.
– Да уж, солидный возраст... – усмехается Дюмон. Ему двадцать шесть, он может выпить подряд пять бутылок вина и знает, что надо делать, когда блевотина застревает в носу. Знает, что девок можно уестествлять тремя способами. Не уточнял, правда, какими – позвал в публичный дом, мол, там и расскажу, и покажу, и сам тут же попробуешь. Жавер пошел – интересно было, но как зашел, так и вышел – поганые они там, девки эти, ну их к черту совсем. Дюмон вообще много чего знает и охотно делится этими знаниями, – но все-таки он дурак. И мудила.
Сегодня они вместе были на ночной смене в бараке. Сначала все было гладко – каторжники, вымотанные за день, засыпали быстро и спали крепко. Впрочем, под утро на нарах в углу началось какое-то исподтишное копошение. Жавер направился было туда, но Дюмон его остановил.
– Это они в штаны друг другу влезли. Повозятся и затихнут. А так весь барак перебудишь. Оно тебе надо?..
– Им это не положено, – возразил Жавер. – Им спать положено.
Дюмон фыркнул и закатил глаза.
– Инструкцию читал, да? Молодец. Читать умеешь. Но жизнь – она не всегда по инструкции, понимаешь ли ты. Она сложней. Тут уметь читать недостаточно...
– Дюмон, в бараке ночью должна соблюдаться тишина. И порядок. А они не соблюдаются.
– Во-первых, Домон. Во-вторых, если полезешь сейчас, тем более тишины не будет...
– Вот именно. И теперь нет, и тогда не будет.
– Логика, - ухмыльнулся Дюмон. - Ну правда, не лезь ты в залупу. Дай людям порадоваться. Им и так трудно... Или тебе, поди, завидно? Так я ж тебя к девкам звал, а ты нос воротил. Терпи теперь. После смены передернешь.
И Дюмон заржал, ничуть не беспокоясь о том, что может кого-то разбудить. Тем временем в углу что-то происходило; возня вдруг стала беспокойной, что-то приглушенно забубнили, все быстрее и нетерпеливее, и, наконец, кто-то надрывно завопил дурным голосом:
– Сука, куда!! Пусти, блядь! Сука! Пусти!
Заключенные, разбуженные криком, загалдели. Некоторые, кто спал поближе, даже стали стягиваться к месту происходящего – кто-то возмущался, что ему не дают доспать свое, кто-то подбадривал нарушителей тишины и гоготал; номер 3490 рычал и бранился, дергаясь на своем соседе по койке; тот отчаянно, слепо вырывался и верещал уже без слов, бессмысленно, как животное.
– А вот теперь порядок действительно не соблюдается, – Дюмон досадливо вздохнул.
– Он и так не соблюдался, – мстительно сказал Жавер. Воинственно взмахнув дубинкой и заорав фельдфебельским голосом:
– А ну, блядь, всем заткнуться, по местам! Свиней в аду будете ебать, опарыши хуевы! – он храбро ринулся в самую гущу каторжников. Дюмон потрусил вслед за ним, шепотом ругаясь под нос; со всех сторон уже бежали другие охранники. Заключенные расступились, то ли от неожиданности, то ли не хотели получить дубинкой, то ли предвкушая новое зрелище – то ли все сразу. 3490 отлип от своей жертвы и вальяжно поднялся навстречу.
– Свиней в аду, говоришь, – нехорошо ухмыльнулся он. Его жертва корчилась на нарах, и, скуля, пыталась натянуть штаны. Пахло дерьмом и кровью. – Я уже в аду. Тут ад. Ты же не станешь спорить?.. – 3490 подбоченился. Штаны он не застегнул, так и болталось у него все. Похоже, у него уже безвозвратно поехала крыша. Жавер смотрел на него безо всякого выражения.
– Во-от. А ты – свинья. Все вы тут свиньи... Поди сюда!
Заключенные в восторге завыли и заулюлюкали. Номер 3490 был здоровенный, как бык. До него оставалось шага четыре. Жавер мельком подумал, что тут ему и крышка, и почему-то неожиданно для себя тоже ухмыльнулся – и еще, кажется, похлеще.
– Сам сюда поди. Прояви галантность, раз уж за мужика хочешь быть...
Ухмылка 3490 стала несколько растерянной, словно обвисла. Он явно рассчитывал на что-то другое, и к подобному ответу был не готов. Терять лицо ему не хотелось, но что делать - он тоже не знал, поэтому просто попер вперед, осклабясь и пыхтя. Жавер, в свою очередь, откуда-то ясно знал, что делать - даже не знал, видел. Ощущал. Как в детстве, когда играл с пацанами в мяч, и почти всегда выигрывал, потому что однажды догадался, что надо его не ловить, а брать из воздуха. И так же ловко и точно он встретил теперь неряшливо обритую голову окованной железом дубинкой. В голове у 3490 что-то сыро хрястнуло, глаза закатились так, что было видно только белки в красных прожилках. Колени у него подломились, и он рухнул Жаверу под ноги. Череп распался на две ровные части, и оттуда, прямо на сверкающие сапоги юного охранника, вывалилось студенистое и розовое; затылок словно кто-то смял. Под головой быстро росла темная, жирно блестящая лужа.
– Как его звали? - спросил Жавер, все еще ухмыляясь и тупо глядя на лужу. – По-человечески?
– Лефевр, – ответил кто-то.
Набежала подмога, заключенных разгоняли по нарам, труп потащили прочь. За ним тянулся ярко-красный след. Кто-то обхватил Жавера за плечи, совал ему фляжку с пахучей сивухой.
– Ну ты даешь!
– Вот тебе и сопляк, ага?
– С боевым крещением!
– Если что, я тебя отмажу, – начальник караула, старый угрюмый пьяница с нависшими бровями. – Хотя не думаю, что будут проблемы. Все всё видели. И подтвердят. Ты у нас сегодня герой. В жопе с дырой...
– Оторва безголовая, еще раз так сделаешь... – это уже Дюмон. То есть Домон, все-таки. На черта они это все? Все ведь нормально. Он для этого тут и есть, разве нет?.. А пить на дежурстве нельзя...
Когда истекли оставшиеся до конца смены полчаса, охрана сменилась, и все пошли в казарму спать, Дюмон, против обыкновения, был молчалив. Вышагивал рядом с Жавером и все на него косился украдкой, будто спросить о чем хотел, но не знал, с какой стороны подступиться. Это было удачно, потому что Жаверу не хотелось с ним разговаривать. И видеть его не хотелось, желательно - больше никогда в жизни. Когда они почти уже дошли до казармы, Жавер случайно глянул вниз.
Сапоги были чудовищно, свински грязные, в каких-то разводах и налипших желтоватых буграх. Жавер досадливо скривился, представив, как будет все это отчищать – а потом, без всякого перехода, придушенно взвыл, согнулся пополам, и его стало выворачивать наизнанку. Дюмон обеспокоенно что-то сказал и приобнял его за плечи. "Заболел я, что ли?.." – мелькнула мысль, и тут же другая: "Ах, да. Вот что это такое. Это мозги Лефевра. Они засохли, потому что я забыл их сразу обтереть."
Название: Who Am I
Переводчик: WTF Les Miserables
Бета: WTF Les Miserables
Оригинал: Who Am I by Valderys; разрешение на перевод получено
Размер: мини, 2664 слова (оригинал)
Пейринг/Персонажи: Жавер/Вальжан
Категория: слэш
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Укрывшись под личиной господина Мадлена, Жан Вальжан постепенно теряет самого себя в патоке добрых дел. Но Жавер знает настоящую сущность Вальжана – и тот не может противостоять такому искушению.
Предупреждение: Все гораздо хуже, чем вы думаете.
Примечание: Кризис идентичности слишком плохо отражается на человеческих мозгах.
Для голосования: #. WTF Les Miserables - работа "Who Am I"
– Добрый день, господин мэр, – сказал инспектор; так он здоровался каждое утро. И, как каждое утро, Жан Вальжан ощутил укол упоительного страха в груди, совсем рядом с сердцем – после чего приподнял шляпу, и с улыбкой ответил:
– Доброе утро.
Это была традиция. Инспектор Жавер во всем следовал традициям – вышагивая по Монрейлю-Приморскому, как зловещий черный ворон, но всегда вовремя, всегда в положенном месте и в предписанной уставом форме. По Жаверу можно было сверять часы. Однако Вальжан этого не делал – в особенности потому, что и так ловил себя на том, что слишком часто провожает взглядом и мыслями прямую фигуру инспектора, неуклонно отмеряющего свой путь. Вальжан знал, что должен где-то проводить границу – из самых глубин его души поднимались сны, в которых он видел Жавера - но то не были светлые сны. В них лилась кровь, и звучали крики – плакала женщина. Вальжан был с радостью готов приписать такие сны своему каторжному прошлому, своей нынешней тревоге – как его ни уважали в должности мэра Монрейля-Приморского, как ни надежно было положение господина Мадлена – настоящий Жан Вальжан всегда был рядом. Жавер всего лишь напоминал ему о сокрытом прошлом.
Он заставлял Вальжана быть всегда начеку. Вальжан сознавал это с радостью, и радовался присутствию Жавера, и всему, что оно могло обещать. Врагов нужно держать близко к себе, не так ли? Так говорится в пословице. И Вальжану хотелось, чтобы Жавер был близко – о да. Хотелось смять его безукоризнено повязанный шейный платок, смять его самого, заставить его скулить и хныкать, так же, как скулил и хныкал когда-то сам Вальжан. И если его воображение рисовало ему струйку крови в уголке рта, и то, как Вальжан слизывает ее языком – об этом никому, кроме него самого, знать и не нужно. В конце концов, господин Мадлен для таких вещей был слишком добропорядочен. Он мог желать лишь свежих заварных булочек и иногда с умилением любоваться котенком или щенком. Господин Мадлен стоит выше всех страстей, он скользит по пруду жизни безмятежно, как водомерка.
Вальжан знал, что ему необходимо оставаться этим человеком, что господин Мадлен был нарочно придуман как можно более непохожим на Жана Вальжана – но от этого ничуть не легче жить под этой маской. Вальжан поклялся епископу Диньскому, что станет порядочным, богобоязненным, трудолюбивым, честным – что-то вроде того; он не позволит себе отречься от клятвы. Но иногда... иногда ему было так тяжело. Девятнадцать лет, проведенных на тулонской каторге, мешали Вальжану быть этим человеком – как ни желали того его ум и душа, сердце все равно стенало и мучилось. Холодный камень стен, кандалы, стирающие ноги в кровь – все это погнуло и искорежило его: пылающий жар, мухи, вонь собственного тела при работе. Ему не хватало простоты той, прежней жизни. Она снилась ему.
А от Жавера пахло теми местами. Это было загадкой, необъяснимой мелочью, о которую спотыкался Вальжан: ведь Жаверу никто не ломал костей на колесе, его не приковывали к умирающим от дизентерии, не полосовали плетью. Жавер стоял выше всех мук и страданий, расхаживая в самой их гуще, словно жрец порядка с ключами на поясе, – и со своей неизменной дубинкой, которая, будто жезл правосудия, всегда была готова обрушиться на головы провинившихся.
Между ними двумя нет и не могло быть ничего общего. Вальжану незачем отчаянно ловить его взгляд, ждать ответного жеста; и тоска по дому не должна захлестывать его при одном виде этого человека, дышавшего тюремными миазмами, будто он по-прежнему шагал среди их испарений. Но это – было.
– Добрый день, господин мэр, – произнес Жавер в очередное утро, и:
– Добрый день, – ответил Вальжан.
По завершении этого короткого ритуала Вальжан провожал Жавера взглядом, когда тот приподнимал шляпу и разворачивался, чтобы прошествовать по бульвару Руже де Лиля и выпить свой утренний кофе в «Ла Пеш». Знание эти вещей о Жавере, пусть и самых банальных, доставляло Вальжану радостный трепет; и он не успел спохватиться, прежде чем спросил:
– Инспектор! Говорят, вы играете в шахматы?
Видно было, что Жаверу сделалось довольно неловко – но, в отличие от многих, он не казался при этом глупым или беспомощным; он только сильнее нахмурился, уставившись на Вальжана глубоко посажеными глазами.
– Да, сударь. При случае.
– Тогда вы могли бы составить мне компанию как-нибудь вечером, – приветливо предложил Вальжан, в то время как у него сердце готово было выскочить из груди, – скажем, в среду, в восемь часов вечера? Мы могли бы поужинать вместе и сыграть партию, если хотите.
Жавер поджал губы, очевидно колеблясь, – и Вальжан почувствовал, что затаил дыхание от волнения. Будто молоденькая гризетка, раздумывающая о своем ухажёре. Сравнение было нелепым, но – его сердце билось все быстрее.
– Почту за честь, – ответил Жавер и зашагал прочь.
О, что это был за чудесный вечер! Иные балы и званые ужины готовились с меньшим усердием. Господин Мадлен желал, чтобы все было точь-в-точь как надо – его экономка устала взывать к его рассудку, и только сплетничала с товарками на рынке – и все это время Вальжан чувствовал, как у него внутри сжимается тугой комок болезненного торжества, потаенного, подступающего легкой тошнотой к горлу, как будто под рубахой у него снова был спрятан краденый хлеб. Задумываться о причинах этого Вальжан не хотел.
Ведь напрашивался вопрос: почему Вальжану приносят столько удовольствия эти встречи, начиная с самой первой – и все, за ней последовавшие? Всего лишь двое именитых горожан, что сходятся вместе, чтобы переброситься парой слов, поскольку оба испытывают явный недостаток в собеседниках. Простая партия в шахматы, и ничего более, и все же…
Господин Мадлен не имел никакого представления об опасности, о подводных течениях, заполнявших пространство между ними, когда Жавер подавался вперед из удобного кожаного кресла, чтобы передвинуть ладью или пожертвовать пешку. Господин Мадлен видел в инспекторе только чин и строгий характер, замечал одного лишь непреклонного служителя закона. Господин Мадлен хотел завести необременительное знакомство, только и всего. Иметь предлог время от времени открывать бутылку хорошего Арманьяка. Иметь повод позволить себе полакомиться заячьим жарким. Порой Вальжан ненавидел господина Мадлена.
Но не сильней, чем он ненавидел Жавера. И в этом была сокровенная суть их встреч. Вальжан чувствовал, как плеть хлещет по его спине, и слышал запах дерьма, спокойно сидя со своим гостем у камина.
Он замечал презрение в глубоко посаженных глазах Жавера, когда тот равнодушно отказывался от коньяка, предпочитая воду, и вместо жареного мяса ел простой хлеб. Воздержание казалось второй натурой инспектора, и при каждом его вежливом отказе тяжелые цепи оттягивали Вальжану ноги, и запах его собственной подпаленной плоти забивал ему ноздри, как тогда, когда на его груди выжгли клеймо из цифр: 24601. Иногда Вальжану нравилось потирать свою цепочку для часов, просунув палец между пуговицами жилета, чуть ниже самого клейма – о котором Жавер ничего не знал. Жавер ничего не знал.
Они легко привыкли друг к другу; даже сделались в своем роде друзьями. Иногда Вальжан удивлялся этому, и у него в животе свивался тугой комок стыда, и одновременно он благосклонно улыбался Жаверу, сидящему на другом конце стола, и предлагал еще стаканчик мадеры, от которого тот неизменно отказывался. Жавер, в свою очередь, позволял себе поудобнее устроиться в кресле и вытянуть ноги к огню. И иногда уступал прояснявшей его лицо небольшой улыбке, если был уверен, что господин Мадлен ее не заметит – а в последнее время, порой, и у него на глазах. Вместе им было… удобно, в той мере, в какой это позволяли каждому его скрытые тайны. Это пугало Вальжана, но в той же степени и приносило покой.
Но всего этого было мало. Память о прошлом ускользала, становясь слабым, тонким отголоском; звуки и запахи стирались, бледнея с каждым разом, с каждой попыткой вызвать их к жизни – и с превращением Жавера в нечто, почти напоминающее живого человека. Вальжан хотел не этого. Жавер должен был держаться в стороне, оставаясь не человеком – чем-то иным: неумолимой силой, посланной, чтобы его испытывать. Он не мог, не должен был смеяться или ослаблять узел своего шейного платка. Он не мог подаваться вперед, чтобы слегка потрепать Вальжана по руке, – как бы ни отзывалось тепло его пальцев ответным теплом, затем ознобом, затем – головокружительным желанием притянуть его к себе и попробовать на вкус эти бледные губы. С каждой их встречей ему все больше хотелось сорвать с Жавера маску спокойной невозмутимости, и теперь он видел другие сны: в них больше не кричала женщина, вместо нее он слышал мужской голос, и кричал он не от боли – или не только от боли. Они смердели тюрьмой, эти сны, и Вальжан просыпался, скрученный плотским желанием, задыхаясь от невыносимого возбуждения.
Вот почему он промолчал, когда Жавер пересел из своего удобного кожаного кресла на его скамью. Вот почему он не отводил глаз, когда Жавер, убирая шахматные фигуры обратно в коробку, перекатывал их в пальцах, не отрывая при этом глаз от Вальжана.
И поэтому он знал, чем все кончится, и не мог отрицать, что желал этого. В тот день, когда Жавер положил руку на его колено, а не на свое собственное, его желание исполнилось. Он рывком придвинулся вплотную к Жаверу и смял его шейный платок в кулаке, и принялся терзать его губы глубокими, жесткими поцелуями, восхищаясь тем, как его щетина обжигает кожу. Резкие вороньи крики над каторжными выгребными ямами вновь стояли у него в ушах, и язык Жавера у него во рту напоминал о безвкусной, еле теплой тюремной баланде, – прекрасней любых изысканнейших блюд. Жаверу тоже, казалось, теперь было не до любезностей; и с его губ срывались только глухие, гортанные вздохи, а не ласковые увещевания, – и Вальжан не мог ими наслушаться.
Казалось, уже через секунду Вальжан, вставая на колени, торопливо боролся с пуговицами Жавера и мял ткань исподнего. Его ствол был толстым, красным, и стоял та же прямо и гордо, как он сам; будто голодный пес, Вальжан исходил слюной при одном его виде. Он взял его в рот без промедления – тяжелый, теплый, как кровь, у него на языке; он закрыл глаза и начал сосать, ощущая только, как тяжелый плотский запах Жавера забивает ему ноздри. Но Вальжану этого было мало. Жавер запустил короткопалую руку ему в волосы, спутывая их и дергая к себе, – но все же слишком ласково, слишком слабо, чтобы он мог насладиться этим. С непристойным звуком, Вальжан выпустил его изо рта и поднял голову. Жавер хмурился от удовольствия – даже здесь, даже сейчас он хмурился – Вальжан содрогнулся от восторга при виде того, как он продолжает владеть собой. Но Вальжану хотелось большего, ему хотелось заставить его потерять это самообладание, забыться, забыть, что он делает и с кем. Ухватив его ягодицы, Вальжан притянул его к себе, с силой прижимая и заставляя толкаться ему в рот, вбиваться прямо ему в горло, чувствуя, как болят и растягиваются мышцы, – и Жавер понял, чего от него хотят. Он начал сам задавать ритм толчков, вбиваясь в него, Вальжан охотно подчинялся ему, со слезящимися глазами и горящим горлом. В упоении, Вальжан прикрыл глаза и вцепился в Жавера, стискивая и сминая пальцами плотную шерстяную ткань его жилета, и шире раскрывая рот, чтобы принять новые толчки, становившиеся все резче и исступленнее.
Так никогда не стал бы поступать господин Мадлен, – думал Вальжан со смутным торжеством. Этот человек-маска, весь источающий сладость и добрые дела, ни перед кем не опустился бы на колени – подобного унижения заслуживал только преступник, пытавшийся бежать, тот, кто украл кусок хлеба, и взамен лишился жизни. Такого наказания заслуживал только Жан Вальжан, – то было его великолепное унижение, его позорный триумф. Жан Вальжан оставался непобежденным, он доказал, что еще существует. Вальжан неловко опустил руку вниз и с силой надавил на свой напряженный член – один раз, два – и кончил, сильнее, чем когда-либо прежде, запачкав штаны, как неумелый мальчишка.
За ним кончил и Жавер, проливая горькие капли ему в рот, которые Вальжан глотал, не отрываясь, будто изысканное вино. Они оба осели без сил, там же, где были, Вальжан – прислонясь к кожаному сапогу Жавера; дожидаясь, пока перестанут гулко биться их сердца и выровняется резкое дыхание. Ладонь Жавера по-прежнему лежала на его волосах, и пальцы, которые перебирали его темные с проседью пряди, можно было бы назвать ласковыми – если бы Вальжан не знал о нем ничего. Жавер слегка потянул его к себе – и Вальжан с трудом поднялся на ноги и снова устроился на скамье рядом с ним. Чужая рука по-дружески обняла его за плечи, и раздался отрывистый смешок; Вальжан вздрогнул. Настоящего смеха, даже такого глубокого, он слышать не хотел – это шло наперекор тому, как он предпочитал представлять себе Жавера – равно как и то, что другую руку Жавера протянул к пуговицам его жилета – грубые, короткие пальцы игриво просовывали кругляши сквозь петли, а затем потянулись и к его рубашке.
Ледяная дрожь прошила Вальжана насквозь, прогнав последнюю истому наслаждения. Он резко поднялся на ноги, покачнувшись – ноги плохо его держали. Он уставился вниз, на Жавера; тот имел вид совершенно непотребный – с покрасневшими губами, с перекошенной одеждой – он выглядел зацелованным и разнежившимся и не успел еще даже застегнуть штаны. Вальжан подумал, что никто сейчас бы не узнал инспектора, так он изменился. Он сглотнул подступающую к горлу тошноту, отчаянно стараясь не замечать в Жавере мягкости; тот явно тянулся к нему, и сама эта мысль ужасала Вальжана до глубины души.
И он столь же яростно отказывался думать, как близок только что был к раскрытию, как он в самом деле желал открыться Жаверу – расстегнуть оставшиеся пуговицы рубашки и обнажить свою истинную суть, шрамы, выженный номер, все разом. И это было бы его концом. Концом обоих: и Жана Вальжана, и господина Мадлена. Возможно, это было самым великим его искушением.
Он бросил Жавера в тот самый миг, без оглядки; с оскорбительной поспешностью выбежал на улицу, к сортиру, – где мог уже не торопясь, в презренном одиночестве выворачивать свой несчастный желудок наизнанку и до бесконечности оттирать дрожащие руки.
Больше они в шахматы не играли. И почти не разговаривали. Даже их ежедневный ритуал приветствия был для Вальжана отравлен – стыдом и неким осознанием собственной трусости. В ответ он, казалось, ловил тень обиды в глубоко посаженных глазах, и все это порождало в нем смятение, слишком напоминавшее раскаяние.
Ибо Жавер был постоянным напоминанием о соблазне. О том, что он почти пал, почти пренебрег всеми своими обещаниями, почти поддался своим низким влечениям. Клятва, данная епископу, звенела в его ушах, едва не сводя с ума, но он держался за нее неумолимо. Теперь он был другим, лучшим человеком – пусть этот человек и не имел с ним ничего общего.
Но вот однажды он увидел сутолоку на базарной площади: люди вокруг кричали, Жавер приказывал всем разойтись в стороны, оставшаяся без присмотра телега вдруг покатилась и запрокинулась – и несчастный Фошлеван угодил под нее и оказался в ловушке. То был бедняк, но человек честный; спасти его жизнь – значит совершить достойное, доброе дело... Вальжан старался не думать об этом, при помощи своей по-прежнему легендарной силы поднимая телегу со спины придавленного старика; старался не вспоминать, даже видя, как в глазах Жавера зарождается сомнение и презрительная брезгливость.
В эти мгновения он вновь стал Вальжаном, и вокруг него взвилась благословенная какофония тюремных звуков и запахов. Он улыбнулся и запрокинул голову к небу, срывая спину под тяжестью груза. Теперь он никогда не сможет освободиться от Жавера – тот всегда будет гнаться за ним по пятам. Жавер вновь узнает его. Весь мир его узнает.
Вальжан улыбнулся и постарался забыть, что, с грохотом сбрасывая с плеч телегу, он чувствовал одно лишь облегчение.
@темы: Вот, месье Мадлен, его донос
-
-
14.02.2013 в 00:55на этот счет мнения разделились :Р там есть кое-что из зоны риска )
-
-
14.02.2013 в 01:11-
-
14.02.2013 в 11:07_Adrian_, ну, одного повесили. А сколько их еще лазурноглазых, фиолетовоглазых, изумрудно-господипрости.
-
-
14.02.2013 в 13:12-
-
27.04.2013 в 23:58Простите, граждане, просто я наконец нашел этот мифический баннер с баррикадой