Я здесь, линкор. Прими мою любовь.
Драббл для Greamreaper на слово "седло" по "Элизабет".
Понимаю, что совсем не то, чего хотел заказчик. И Лизка не та, и дер Тод вовсе даже не дер Тод, а Холал, да и не тот, к тому же, и в лошадях автор не очень.
Опиум
- Ваше величество, умоляю. – Голос старого конюха дрожал.
- Нет. У меня нет времени ждать. – Тонкая, пожалуй даже худая дама, на холеном сером жеребце говорила раздраженно, слишком высоким голосом с неестественными интонациями. Ее пальцы, разбирающие поводья, нервно подрагивали, на скулах выступил горячечный румянец.
- Ваше величество, но это опасно. Вы должны быть… – Конюх почти отчаялся.
- Я ничего не должна. – Голос дамы дрогнул, в нем послышалась плохо сдерживаемая злоба. Она заметила это и улыбнулась так, что старый конюх увидел в ее улыбке сияние рая. – Мне ничто не угрожает, когда я в седле.
Конюх моргнул. Ослепленный, и убаюканный он не в состоянии спорить дальше.
Жеребец шагом двинулся прочь с просторного двора замка Гёдёллё. Дама перевела его на рысь, затем в галоп. Конь вынужден скакать все быстрее, повинуясь ударам хлыста, которыми дама нещадно осыпала его бока. Ее прическа растрепалась, на лбу выступили капли пота. Она смотрела прямо перед собой широко распахнутыми глазами, но вряд ли видела что-либо. Вряд ли даже она чувствовала, что прокусила губу и по ее подбородку стекает тонкая струйка крови.
Внезапно, словно почувствовав, что лошадь устала и больше не в состоянии продолжать карьер, она резко рванула поводья на себя. Конь немедленно встал на свечку, подпруга порвалась и дама, не пытаясь даже защитить голову, рухнула на землю.
Жеребец, освободившись от надоевшей всадницы попытался ускакать, но что-то остановило его. Тонкая рябь в воздухе вынудила его жалобно заржать и попятиться. Он отошел на несколько шагов и встал как вкопанный, мелко дрожа.
Ветер замер. Солнечный свет подернулся пеленой и приобрел странный голубоватый оттенок. Из воздуха к лежащей на земле шагнул высокий худой человек в длинном плаще с капюшоном, закрывавшим лицо.
- Элизабет, - произнес он, укоризненно покачав головой. – Со мной так не шутят, моя дорогая.
Дама осторожно села. Ее прическа при падении окончательно растрепалась и выглядела ведьминой гривой, жесткая прошлогодняя трава прочертила глубокие борозды на ее впалой щеке. Глаза горели лихорадочным огнем.
- Я хотела тебя увидеть, - голос хриплый, как будто со сна. Но говорит четко и быстро, так, будто у нее нет времени.
- Зачем? – ее собеседник опустился рядом с ней на землю. Рукав плаща обнажил худые бледные кисти.
- Я… - это прозвучало едва ли не мечтательно, но она быстро взяла себя в руки. – Неважно. Хотела.
- Чего хотела? – он говорит мягко и тихо, ему незачем повышать голос, ему некуда торопиться.
Плавным движением он отбрасывает капюшон. У него бледное, в синеву, худое лицо, длинные волосы. Его можно назвать красивым, но нельзя человеком.
Элизабет зло смотрит на него.
- Увидеть тебя, - резко бросает она. Резче чем следовало бы.
Он внимательно смотрит на нее.
- Элизабет, - тихо произносит он, - ты полагаешь, что меня можно вот так вызывать? Просто потому что захотелось? – она не может понять, чего в его голосе больше: удивления или раздражения.
- Имей хоть каплю уважения к смерти.
- Это был несчастный случай, - она пытается оправдаться как маленькая девочка.
Он только отмахивается. Он разочарован. Он встает, делает несколько шагов, и поднимает с земли упавшее седло. Подпруга аккуратно подрезана.
- Элизабет… - говорит он ей как будто провинившейся дочери, - какое ребячество… Кого ты хотела обмануть?
Несколько секунд он укоризненно смотрит на нее, а затем разворачивается, чтобы уйти.
- Я… Я скучала, - она плачет. Она больше не императрица. – Нет… правда. Я… Они все чего-то от меня хотят. Я… им нужна не я… Понимаешь?
Он опускается на колени и прижимает ее голову к своему плечу.
- Понимаю, Элизабет, - шепчет он. - Я все понимаю.
- Рудольфу нужна мать, Гизеле тоже… А я? Я не мать. Мне не дали сделаться матерью! - она почти кричит, уткнувшись в ледяное плечо.
Он гладит ее по голове, не зная, что сказать. Вернее, он знает, но ответ ее не утешит. Пальцы вязнут в спутанных прядях. Машинально он начинает выбирать запутавшиеся в ее прическе стебли.
- Я… Всем от меня нужно, чтобы я была не собой… Всем… Императору нужно…, - она содрогается всем телом и не договаривает.
Он отмечает про себя, что она не называет мужа по имени. Он был бы рад, если бы умел.
- И… Я… И все хотят, чтобы я была лицом империи, чтобы я блистала, а они грелись в моем блеске. Но… А я… Я… - она делает паузу и отрывается от его плеча. – Я не лицо империи. Я – Элизабет! – в этот момент ее голос почти не дрожит, а глаза блестят будто бы не от слез. Она с вызовом смотрит ему в лицо.
Он кивает, стараясь, чтобы она не заметила его улыбки. Сколько их было таких – гордых, уверенных в своей исключительности. И всех их ждала одна и та же участь. Или нет? Он не уверен. На этот раз он совсем не уверен.
Элизабет не замечает ничего.
- И только ты. Ты и Валери, - говорит она тоном маленькой девочки, - только вы от меня ничего не хотите.
Он вспоминает, как много лет назад обнимал девочку, упавшую с качелей. Он привык видеть, как люди взрослеют и старятся. Но не она. Странно. Не в нем ли самом дело? Надо подумать. У него есть для этого время.
- А граф Андраши? – совсем человеческий вопрос, совсем человеческая интонация.
Она, как бы ни была расстроена, замечает это и довольно фыркает.
- К черту графа Андраши, - произносит она с притворной злобой.
Они сидят не шевелясь какое-то время. Императрица Австро-Венгрии и Смерть. Она тихо плачет на его плече. Он осторожно гладит ее по волосам пытаясь утешить. Он умеет утешать, он умеет это лучше чем кто бы то ни было.
- От тебя пылью пахнет, - неожиданно говорит она, - и ладаном. Как от священника. – Она пытается рассмеяться.
Ему странно. Она всегда плачет, всегда жалуется, когда он рядом. Но едва ее настроение меняется, как ему пора уходить. Он может тратить свое время, бездну времени, бесконечность, на слезы, но у него нет ни секунды на смех. Оказывается, в его справедливом бытии есть несправедливость. Если бы не эта женщина, он никогда бы о ней не узнал.
- Мне пора, - произносит он с настоящим, почти человеческим сожалением. Жаль, что он не способен унять собственное горе.
Он наклоняется и целует ее в глаза. Слезинки, еще стоящие в углах замерзают и падают, рассыпаясь алмазной пылью. Она робко, больше в силу привычки, чем отчаяния, тянется к его губам, и не сопротивляется, когда он останавливает ее.
Через мгновение поднимется ветер. Императрица Элизабет без сознания останется лежать на согретой солнцем траве. Ее конь, освободившись от собственного страха, во весь опор поскачет в замок Гёдёллё.
Она придет в себя и поднимется на ноги скорее, чем ее найдут. К завтрашнему утру об инциденте будет напоминать только умело запудренная царапина на вечно молодом лице императрицы, и круги под глазами Марии Фештетич, которая, заметив алмазную пыль на вороте амазонки, всю ночь проведет за молитвой о душе своей госпожи. Но, как бы она ни была утомлена, перед пробуждением императрицы графиня успеет зайти в ее спальню и избавиться от букета маков, появившегося ночью в вазе на ночном столике.
Понимаю, что совсем не то, чего хотел заказчик. И Лизка не та, и дер Тод вовсе даже не дер Тод, а Холал, да и не тот, к тому же, и в лошадях автор не очень.
Опиум
- Ваше величество, умоляю. – Голос старого конюха дрожал.
- Нет. У меня нет времени ждать. – Тонкая, пожалуй даже худая дама, на холеном сером жеребце говорила раздраженно, слишком высоким голосом с неестественными интонациями. Ее пальцы, разбирающие поводья, нервно подрагивали, на скулах выступил горячечный румянец.
- Ваше величество, но это опасно. Вы должны быть… – Конюх почти отчаялся.
- Я ничего не должна. – Голос дамы дрогнул, в нем послышалась плохо сдерживаемая злоба. Она заметила это и улыбнулась так, что старый конюх увидел в ее улыбке сияние рая. – Мне ничто не угрожает, когда я в седле.
Конюх моргнул. Ослепленный, и убаюканный он не в состоянии спорить дальше.
Жеребец шагом двинулся прочь с просторного двора замка Гёдёллё. Дама перевела его на рысь, затем в галоп. Конь вынужден скакать все быстрее, повинуясь ударам хлыста, которыми дама нещадно осыпала его бока. Ее прическа растрепалась, на лбу выступили капли пота. Она смотрела прямо перед собой широко распахнутыми глазами, но вряд ли видела что-либо. Вряд ли даже она чувствовала, что прокусила губу и по ее подбородку стекает тонкая струйка крови.
Внезапно, словно почувствовав, что лошадь устала и больше не в состоянии продолжать карьер, она резко рванула поводья на себя. Конь немедленно встал на свечку, подпруга порвалась и дама, не пытаясь даже защитить голову, рухнула на землю.
Жеребец, освободившись от надоевшей всадницы попытался ускакать, но что-то остановило его. Тонкая рябь в воздухе вынудила его жалобно заржать и попятиться. Он отошел на несколько шагов и встал как вкопанный, мелко дрожа.
Ветер замер. Солнечный свет подернулся пеленой и приобрел странный голубоватый оттенок. Из воздуха к лежащей на земле шагнул высокий худой человек в длинном плаще с капюшоном, закрывавшим лицо.
- Элизабет, - произнес он, укоризненно покачав головой. – Со мной так не шутят, моя дорогая.
Дама осторожно села. Ее прическа при падении окончательно растрепалась и выглядела ведьминой гривой, жесткая прошлогодняя трава прочертила глубокие борозды на ее впалой щеке. Глаза горели лихорадочным огнем.
- Я хотела тебя увидеть, - голос хриплый, как будто со сна. Но говорит четко и быстро, так, будто у нее нет времени.
- Зачем? – ее собеседник опустился рядом с ней на землю. Рукав плаща обнажил худые бледные кисти.
- Я… - это прозвучало едва ли не мечтательно, но она быстро взяла себя в руки. – Неважно. Хотела.
- Чего хотела? – он говорит мягко и тихо, ему незачем повышать голос, ему некуда торопиться.
Плавным движением он отбрасывает капюшон. У него бледное, в синеву, худое лицо, длинные волосы. Его можно назвать красивым, но нельзя человеком.
Элизабет зло смотрит на него.
- Увидеть тебя, - резко бросает она. Резче чем следовало бы.
Он внимательно смотрит на нее.
- Элизабет, - тихо произносит он, - ты полагаешь, что меня можно вот так вызывать? Просто потому что захотелось? – она не может понять, чего в его голосе больше: удивления или раздражения.
- Имей хоть каплю уважения к смерти.
- Это был несчастный случай, - она пытается оправдаться как маленькая девочка.
Он только отмахивается. Он разочарован. Он встает, делает несколько шагов, и поднимает с земли упавшее седло. Подпруга аккуратно подрезана.
- Элизабет… - говорит он ей как будто провинившейся дочери, - какое ребячество… Кого ты хотела обмануть?
Несколько секунд он укоризненно смотрит на нее, а затем разворачивается, чтобы уйти.
- Я… Я скучала, - она плачет. Она больше не императрица. – Нет… правда. Я… Они все чего-то от меня хотят. Я… им нужна не я… Понимаешь?
Он опускается на колени и прижимает ее голову к своему плечу.
- Понимаю, Элизабет, - шепчет он. - Я все понимаю.
- Рудольфу нужна мать, Гизеле тоже… А я? Я не мать. Мне не дали сделаться матерью! - она почти кричит, уткнувшись в ледяное плечо.
Он гладит ее по голове, не зная, что сказать. Вернее, он знает, но ответ ее не утешит. Пальцы вязнут в спутанных прядях. Машинально он начинает выбирать запутавшиеся в ее прическе стебли.
- Я… Всем от меня нужно, чтобы я была не собой… Всем… Императору нужно…, - она содрогается всем телом и не договаривает.
Он отмечает про себя, что она не называет мужа по имени. Он был бы рад, если бы умел.
- И… Я… И все хотят, чтобы я была лицом империи, чтобы я блистала, а они грелись в моем блеске. Но… А я… Я… - она делает паузу и отрывается от его плеча. – Я не лицо империи. Я – Элизабет! – в этот момент ее голос почти не дрожит, а глаза блестят будто бы не от слез. Она с вызовом смотрит ему в лицо.
Он кивает, стараясь, чтобы она не заметила его улыбки. Сколько их было таких – гордых, уверенных в своей исключительности. И всех их ждала одна и та же участь. Или нет? Он не уверен. На этот раз он совсем не уверен.
Элизабет не замечает ничего.
- И только ты. Ты и Валери, - говорит она тоном маленькой девочки, - только вы от меня ничего не хотите.
Он вспоминает, как много лет назад обнимал девочку, упавшую с качелей. Он привык видеть, как люди взрослеют и старятся. Но не она. Странно. Не в нем ли самом дело? Надо подумать. У него есть для этого время.
- А граф Андраши? – совсем человеческий вопрос, совсем человеческая интонация.
Она, как бы ни была расстроена, замечает это и довольно фыркает.
- К черту графа Андраши, - произносит она с притворной злобой.
Они сидят не шевелясь какое-то время. Императрица Австро-Венгрии и Смерть. Она тихо плачет на его плече. Он осторожно гладит ее по волосам пытаясь утешить. Он умеет утешать, он умеет это лучше чем кто бы то ни было.
- От тебя пылью пахнет, - неожиданно говорит она, - и ладаном. Как от священника. – Она пытается рассмеяться.
Ему странно. Она всегда плачет, всегда жалуется, когда он рядом. Но едва ее настроение меняется, как ему пора уходить. Он может тратить свое время, бездну времени, бесконечность, на слезы, но у него нет ни секунды на смех. Оказывается, в его справедливом бытии есть несправедливость. Если бы не эта женщина, он никогда бы о ней не узнал.
- Мне пора, - произносит он с настоящим, почти человеческим сожалением. Жаль, что он не способен унять собственное горе.
Он наклоняется и целует ее в глаза. Слезинки, еще стоящие в углах замерзают и падают, рассыпаясь алмазной пылью. Она робко, больше в силу привычки, чем отчаяния, тянется к его губам, и не сопротивляется, когда он останавливает ее.
Через мгновение поднимется ветер. Императрица Элизабет без сознания останется лежать на согретой солнцем траве. Ее конь, освободившись от собственного страха, во весь опор поскачет в замок Гёдёллё.
Она придет в себя и поднимется на ноги скорее, чем ее найдут. К завтрашнему утру об инциденте будет напоминать только умело запудренная царапина на вечно молодом лице императрицы, и круги под глазами Марии Фештетич, которая, заметив алмазную пыль на вороте амазонки, всю ночь проведет за молитвой о душе своей госпожи. Но, как бы она ни была утомлена, перед пробуждением императрицы графиня успеет зайти в ее спальню и избавиться от букета маков, появившегося ночью в вазе на ночном столике.
@темы: Достать чернил и выпить
-
-
13.09.2011 в 15:45-
-
13.09.2011 в 16:43Просто я действительно не специалист в лошадях, в седло уже сто лет не садился, а дамского седла вживую никогда не видел.
-
-
13.09.2011 в 16:47Другой вопрос,что убиться со свечки нельзя практически если конем сверху не накрыло или камня не было рядом.... Но тут то никто и не убился. )Так что и зверь обоснуй не вредничает.
-
-
13.09.2011 в 17:24