Я здесь, линкор. Прими мою любовь.
Вольфганг — Долхай Аттила
Коллоредо — Собу П. Сильвестер
Леопольд — Палфальвь Аттила
Наннерль — Вагу Бернадетт
Шиканедер — Берецки Золтан
Баронесса Вальдштеттен — Фюреди Николетт
Констанц — Шименфальвь Агота
Второй ряд, четвертое место справа.
читать дальшеЕстественно, этого спектакля я ждал больше всего. Собу-Долхай это все-таки состав мечты, даже при наличии Палфальва и Детти.
К несчастью, с одной стороны, мое собственное восприятие было несколько искажено неожиданной идиотской травмой, полученной перед спектаклем, а с другой – Долхай настолько был погружен в предвкушение футбола, что под конец спектакля периодически переставал стараться.
Впрочем, он все равно был хорош, но все прошлые спектакли с ним, которые я видел, были сильнее.
Этот Вольфганг не был сверхчеловеческим существом. Обычный человек, не вечный невинный ребенок, не титан, вышедший за пределы бытия. Обычный гениальный композитор. Тем не менее, он так же поглощен своей музыкой, как и его вчерашний собрат, и в силу этой своей поглощенности не способен адекватно ориентироваться в окружающем мире. Он знает о нем гораздо меньше своего вчерашнего собрата, но все же является скорее взрослым мужчиной, не имеющим надлежащего жизненного опыта, чем вечным ребенком.
Арникдал… Эта сцена, пожалуй, наиболее отличает Вольфганга тридцать первого от него же накануне. Он не может, да и не хочет бросить вызов судьбе и в итоге умереть, чтобы победить. Он скорбит, он недоумевает, он впадает в отчаяние… И делает шаг к тому, чтобы стать игрушкой теней.
Тени, которые накануне робко прятались по углам становятся смелее и сильнее – свет запредельной музыки не в состоянии разогнать их, и, затащив Вольфганга на свой маскарад, они играют с ним, запутывают его и вытягивают из него силы. Он становится слабее с каждой минутой спектакля, а тени, напротив, гуще и длиннее.
Отец, как статуя Командора является ему, единственно для того, чтобы ввергнуть глубже в бездну. Вольфганг пытается доказать ему и себе, что он все еще его сын, что он имеет ценность и без всех внешних атрибутов, но это уже не имеет значения. Вольфганг проваливается в мир теней, из которого есть только один выход.
Он пишет «Волшебную флейту», чтобы разогнать тени, окружившие его, как грифы умирающего льва. Он пишет «Реквием»… Но топливо иссякает и огонь, и его жизнь вместе с ним угасают.
Боюсь, что в этом спектакле восклицательный знак в конце вышел бледным и слишком похожим на точку. Ну что ж...
Коллоредо. Этот Вольфганг не сбивает его с толку, своим странным поведением и практически не возмущает. Он бросает вызов и Коллоредо принимает его.
Моцарт загадывает загадку, а Коллоредо берется за ее решение, и едва не сходит с ума в поисках ответа.
С самого начала, с “Hol van Mozart” между этими двоими устанавливается прочная незримая связь. Коллоредо не видит, ни собравшуюся в зале прислугу, ни Леопольда. Возможно, он обратил бы внимание на Леопольда!Фельдеша, но этот человек ему не интересен совершенно, даже как отец и воспитатель того чуда, которое сразу и навсегда привлекает его внимание – они слишком разные. Ему не скучно, он не пытается себя развлечь, устраивая небольшой цирк для себя и графа Арко. Взгляды Коллоредо и Вольфганга, встречаются в этом зале для того, чтобы остаться соединенными до конца жизни Моцарта.
Коллоредо сразу понимает, что за существо перед ним, даже до того, как встречается с самой музыкой и до того, как ряды нот впускают его в мир, о котором он, вероятно, давно мечтал.
Вольфганг, в свою очередь, тоже видит в этом Коллоредо не просто представителя власти, который стремится загнать его в рамки и ограничить его творчество, он бросает вызов, зная, что перед ним человеком, который способен понять сущность этого вызова, ответить на него и, если понадобится, сразиться с Вольфгангом на равных в его, Моцарта мире.
Коллоредо!Сильвестр, вместе с Вальдштеттен и Месмером – единственные, кто понимает, что именно представляет собой Моцарт, и какую ценность имеет его музыка. Из них троих Коллоредо – единственный, кто смог бы защитить Моцарта от охотящихся на того теней и от его же собственной жажды саморазрушения.
Сцена в бане. Увидев, какой именно «аудиенцией» занят Коллоредо, Вольфганг вероятно решает, унизив его отомстить за нарушенное обещание. Тот изо всех сил старается игнорировать своего зарвавшегося композитора. Очень старается, правда, как первоклассник-отличник: раскрыв рот и высунув язык.
В итоге архиепископ, которого все-таки, как мне кажется проняло, пытается самоутвердиться крайне неудачным образом: выгнав и унизив самого Вольфганга.
Почему неудачным? Потому что, как выясняется, Моцарт, его музыка и его тайна и вообще сама тайна творения стали жизненно важными для Коллоредо. Он не может успокоиться, не разгадав эту тайну, а без Вольфганга разгадать ее почти невозможно. Месмер, словно издеваясь над ним, шлет художников внарезку, но оба они знают, что разгадка тайны должна лежать за пределами плоти. Загадка не поддается, разум отступает в смущении, а вера Коллоредо – истинного сына своего века и без того была ему подчинена, потому в Библии он тоже не может найти ответа. А нашел бы - поверил ли? Не знаю…
Чушь, которую несет Леопольд на этот раз не доводит Коллоредо до истерики. Он списал старика Моцарта со счетов еще при первой встрече, и воспринимает его только как человека, который может помочь ему вернуть то, что ему так необходимо – Вольфганга.
Egyszerü út. Вообще, сценография номера была несколько изменена самим Собу, который, судя по перчатке, повредил руку и не мог в середине дуэта ухватиться за трос. Он попытался, изменился в лице и быстро перебрался на сторону Долхая, чтобы ухватиться за него. Выглядело, скажу я вам, даже не двусмысленно.
Кхм. Ладно.
Вообще, с таким составом в этой сцене становится ясно, насколько эти двое связаны, и насколько они родственны, несмотря на всю свою различность. Родственны в том, что могут видеть то, что не видят другие и оставаться при этом людьми, а не символами, как Фюреди!Вальдштеттен и Месмер. Если с Неметом!Коллоредо у Вольфганга!Долхая разговор короткий и идет он в терминах власти и иерархии с одной стороны и бунта и свободы от всего – с другой, то здесь они говорят на одном языке и, в общем-то об одном и том же. Коллоредо не приказывает, а просит Вольфганга и просит служить не себе, а музыке, а он, архиепископ, будет поддерживать его в этом служении. Здесь Коллоредо уже не столько хочет разгадать загадку, сколько хотя бы сохранить Моцарта для мира и себя.
Что касается Вольфганга, то он слишком далеко зашел по пути саморазрушения, чтобы повернуть назад. К тому же он слишком горд, чтобы признать свою ошибку. Хотя он и может вернуться к Коллоредо, и, в общем-то понимает, что так будет лучше, и уже почти соглашается, но, увы.
Один слишком измучен попытками раскрыть тайну, второй – самой этой тайной, и ни у одного из них не хватает сил что-либо изменить.
Леопольд. Не могу сказать, что Палфальвь изменился с двадцать девятого. Он такой же, но с этим Вольфгангом у его Леопольда нет никакого взаимопонимания в принципе, что уж говорить о любви. Он не понимает сына, не желает замечать, что он вырос и политику в его отношении надо менять. Вольфганг реагирует соответственно. Между сыном и отцом стоит каменная стена без единой щели.
Наннерль. Кхм… Во вторник Бернадетт хотя бы не хихикала в трагические моменты. Вообще, судя по новостям из Будапешта, она начала приходить в себя, возможно, тридцать первого было дно. Надеюсь, что она все же вернется в форму.
Констанца. Честно говоря, мне показалось, что в этот раз Констанце Аготы действительно хотелось в первую очередь уйти из дома от методов воспитания матушки Вебер и насмешек сестер. Одни сунутые ей в зубы Алоизией ноты чего стоят, а, судя по всему, это для «честного семейства» нормальное явление.
И привлекательный молодой человек, умеющий нравиться женщинам оказался тут весьма кстати.
Вероятно, она действительно была влюблена и действительно намеревалась стать хорошей женой, но оказалось, что лучше терпеть щипки сестер, чем быть домохозяйкой, тем более с таким сложным супругом, как Вольфганг. Необычность своего мужа она почувствовала, но слишком поздно, когда отступать ей было некуда.
Тем не менее, в этой Констанце намного больше отчаяния, чем гнева. И, кстати, на кладбище она чего-то боится едва не до истерики. Ей уже и деньги не нужны, лишь бы уйти отсюда, но страшно отойти от Месмера. Вина? Сознание того, что ее муж был не совсем смертным существом, и может восстать из могилы? Не знаю…
Шиканедер. Не знаю, что уж там случилось в этот день у Берецки, но ему определенно было хорошо. Настолько хорошо, что всем остальным было плохо. Одна попытка поднять Долхая на руки чего стоит.
Де Винтер в этом спектакле присутствовал в гомеопатических количествах, а вот человек-дурдом из дебреценского бутлега – в количестве. Его было много. Очень много. Такой действительно способен в пару минут настолько задурить мозги, что отдашь не только деньги на свадьбу сестры, но и подрядишься написать оперу в недельный срок.
При этом, как ни странно, он не был существом-которое-убивает-Моцарта, скорее существом-которое-ничего-вокруг-себя-не-видит, и в своей увлеченности театром и музыкой вытягивает из Вольфганга, к которому действительно питает симпатию, последние силы. Отнюдь этого не желая. Он просто не может понять, что у кого-то этих самых сил может быть меньше, чем у него, и не верит что может случиться что-то плохое.
Что касается слэша, то вынужден разочаровать – его не было. Какой слэш, когда он, Эммануэль Шиканелер написал такое либретто? Сам написал, промежду прочим! Вот этими вот руками! Вы что? Не до того сейчас.
Вальдштеттен. В общем-то, в обзоре за двадцать девятое, я написал все, что думаю. Повторяться смысла не вижу, разве что сказать, что такая интерпретация образа мне неожиданно стала нравиться куда больше, чем вариант Нарой. Единственный конкурент Ники, пожалуй, Лилла.
Кроме того, Ники поет в разы лучше Эрики, что для роли Вальдштеттен имеет едва ли не первостепенную важность. И не только для сольных арий. Звучание финального хора очень зависит от голоса исполнительницы этой роли.
Кроме того, хотел бы отметить мальчика, игравшего Амаде – Геллерта Иштвана. Поразительный маленький актер, действительно игравший весь спектакль от и до, что дети выдерживают далеко не всегда. Причем игравший вполне профессионально, на свойственном театру уровне.
Что касается общего впечатления, то спектакль удачный, но никаких аэродинамических переживаний, к сожалению, за исключением Арникдал, сцен с Собу и финального хора. Аттила явно был не в ударе. То ли предвкушал футбол, то ли просто не его день, но может он намного лучше. Впрочем, те, кто не видел лучше, проблемы, я уверен, не заметили.
Визионерства в отчете мало, но как-то так. Вероятно, это был не мой день тоже.
Коллоредо — Собу П. Сильвестер
Леопольд — Палфальвь Аттила
Наннерль — Вагу Бернадетт
Шиканедер — Берецки Золтан
Баронесса Вальдштеттен — Фюреди Николетт
Констанц — Шименфальвь Агота
Второй ряд, четвертое место справа.
читать дальшеЕстественно, этого спектакля я ждал больше всего. Собу-Долхай это все-таки состав мечты, даже при наличии Палфальва и Детти.
К несчастью, с одной стороны, мое собственное восприятие было несколько искажено неожиданной идиотской травмой, полученной перед спектаклем, а с другой – Долхай настолько был погружен в предвкушение футбола, что под конец спектакля периодически переставал стараться.
Впрочем, он все равно был хорош, но все прошлые спектакли с ним, которые я видел, были сильнее.
Этот Вольфганг не был сверхчеловеческим существом. Обычный человек, не вечный невинный ребенок, не титан, вышедший за пределы бытия. Обычный гениальный композитор. Тем не менее, он так же поглощен своей музыкой, как и его вчерашний собрат, и в силу этой своей поглощенности не способен адекватно ориентироваться в окружающем мире. Он знает о нем гораздо меньше своего вчерашнего собрата, но все же является скорее взрослым мужчиной, не имеющим надлежащего жизненного опыта, чем вечным ребенком.
Арникдал… Эта сцена, пожалуй, наиболее отличает Вольфганга тридцать первого от него же накануне. Он не может, да и не хочет бросить вызов судьбе и в итоге умереть, чтобы победить. Он скорбит, он недоумевает, он впадает в отчаяние… И делает шаг к тому, чтобы стать игрушкой теней.
Тени, которые накануне робко прятались по углам становятся смелее и сильнее – свет запредельной музыки не в состоянии разогнать их, и, затащив Вольфганга на свой маскарад, они играют с ним, запутывают его и вытягивают из него силы. Он становится слабее с каждой минутой спектакля, а тени, напротив, гуще и длиннее.
Отец, как статуя Командора является ему, единственно для того, чтобы ввергнуть глубже в бездну. Вольфганг пытается доказать ему и себе, что он все еще его сын, что он имеет ценность и без всех внешних атрибутов, но это уже не имеет значения. Вольфганг проваливается в мир теней, из которого есть только один выход.
Он пишет «Волшебную флейту», чтобы разогнать тени, окружившие его, как грифы умирающего льва. Он пишет «Реквием»… Но топливо иссякает и огонь, и его жизнь вместе с ним угасают.
Боюсь, что в этом спектакле восклицательный знак в конце вышел бледным и слишком похожим на точку. Ну что ж...
Коллоредо. Этот Вольфганг не сбивает его с толку, своим странным поведением и практически не возмущает. Он бросает вызов и Коллоредо принимает его.
Моцарт загадывает загадку, а Коллоредо берется за ее решение, и едва не сходит с ума в поисках ответа.
С самого начала, с “Hol van Mozart” между этими двоими устанавливается прочная незримая связь. Коллоредо не видит, ни собравшуюся в зале прислугу, ни Леопольда. Возможно, он обратил бы внимание на Леопольда!Фельдеша, но этот человек ему не интересен совершенно, даже как отец и воспитатель того чуда, которое сразу и навсегда привлекает его внимание – они слишком разные. Ему не скучно, он не пытается себя развлечь, устраивая небольшой цирк для себя и графа Арко. Взгляды Коллоредо и Вольфганга, встречаются в этом зале для того, чтобы остаться соединенными до конца жизни Моцарта.
Коллоредо сразу понимает, что за существо перед ним, даже до того, как встречается с самой музыкой и до того, как ряды нот впускают его в мир, о котором он, вероятно, давно мечтал.
Вольфганг, в свою очередь, тоже видит в этом Коллоредо не просто представителя власти, который стремится загнать его в рамки и ограничить его творчество, он бросает вызов, зная, что перед ним человеком, который способен понять сущность этого вызова, ответить на него и, если понадобится, сразиться с Вольфгангом на равных в его, Моцарта мире.
Коллоредо!Сильвестр, вместе с Вальдштеттен и Месмером – единственные, кто понимает, что именно представляет собой Моцарт, и какую ценность имеет его музыка. Из них троих Коллоредо – единственный, кто смог бы защитить Моцарта от охотящихся на того теней и от его же собственной жажды саморазрушения.
Сцена в бане. Увидев, какой именно «аудиенцией» занят Коллоредо, Вольфганг вероятно решает, унизив его отомстить за нарушенное обещание. Тот изо всех сил старается игнорировать своего зарвавшегося композитора. Очень старается, правда, как первоклассник-отличник: раскрыв рот и высунув язык.
В итоге архиепископ, которого все-таки, как мне кажется проняло, пытается самоутвердиться крайне неудачным образом: выгнав и унизив самого Вольфганга.
Почему неудачным? Потому что, как выясняется, Моцарт, его музыка и его тайна и вообще сама тайна творения стали жизненно важными для Коллоредо. Он не может успокоиться, не разгадав эту тайну, а без Вольфганга разгадать ее почти невозможно. Месмер, словно издеваясь над ним, шлет художников внарезку, но оба они знают, что разгадка тайны должна лежать за пределами плоти. Загадка не поддается, разум отступает в смущении, а вера Коллоредо – истинного сына своего века и без того была ему подчинена, потому в Библии он тоже не может найти ответа. А нашел бы - поверил ли? Не знаю…
Чушь, которую несет Леопольд на этот раз не доводит Коллоредо до истерики. Он списал старика Моцарта со счетов еще при первой встрече, и воспринимает его только как человека, который может помочь ему вернуть то, что ему так необходимо – Вольфганга.
Egyszerü út. Вообще, сценография номера была несколько изменена самим Собу, который, судя по перчатке, повредил руку и не мог в середине дуэта ухватиться за трос. Он попытался, изменился в лице и быстро перебрался на сторону Долхая, чтобы ухватиться за него. Выглядело, скажу я вам, даже не двусмысленно.
Кхм. Ладно.
Вообще, с таким составом в этой сцене становится ясно, насколько эти двое связаны, и насколько они родственны, несмотря на всю свою различность. Родственны в том, что могут видеть то, что не видят другие и оставаться при этом людьми, а не символами, как Фюреди!Вальдштеттен и Месмер. Если с Неметом!Коллоредо у Вольфганга!Долхая разговор короткий и идет он в терминах власти и иерархии с одной стороны и бунта и свободы от всего – с другой, то здесь они говорят на одном языке и, в общем-то об одном и том же. Коллоредо не приказывает, а просит Вольфганга и просит служить не себе, а музыке, а он, архиепископ, будет поддерживать его в этом служении. Здесь Коллоредо уже не столько хочет разгадать загадку, сколько хотя бы сохранить Моцарта для мира и себя.
Что касается Вольфганга, то он слишком далеко зашел по пути саморазрушения, чтобы повернуть назад. К тому же он слишком горд, чтобы признать свою ошибку. Хотя он и может вернуться к Коллоредо, и, в общем-то понимает, что так будет лучше, и уже почти соглашается, но, увы.
Один слишком измучен попытками раскрыть тайну, второй – самой этой тайной, и ни у одного из них не хватает сил что-либо изменить.
Леопольд. Не могу сказать, что Палфальвь изменился с двадцать девятого. Он такой же, но с этим Вольфгангом у его Леопольда нет никакого взаимопонимания в принципе, что уж говорить о любви. Он не понимает сына, не желает замечать, что он вырос и политику в его отношении надо менять. Вольфганг реагирует соответственно. Между сыном и отцом стоит каменная стена без единой щели.
Наннерль. Кхм… Во вторник Бернадетт хотя бы не хихикала в трагические моменты. Вообще, судя по новостям из Будапешта, она начала приходить в себя, возможно, тридцать первого было дно. Надеюсь, что она все же вернется в форму.
Констанца. Честно говоря, мне показалось, что в этот раз Констанце Аготы действительно хотелось в первую очередь уйти из дома от методов воспитания матушки Вебер и насмешек сестер. Одни сунутые ей в зубы Алоизией ноты чего стоят, а, судя по всему, это для «честного семейства» нормальное явление.
И привлекательный молодой человек, умеющий нравиться женщинам оказался тут весьма кстати.
Вероятно, она действительно была влюблена и действительно намеревалась стать хорошей женой, но оказалось, что лучше терпеть щипки сестер, чем быть домохозяйкой, тем более с таким сложным супругом, как Вольфганг. Необычность своего мужа она почувствовала, но слишком поздно, когда отступать ей было некуда.
Тем не менее, в этой Констанце намного больше отчаяния, чем гнева. И, кстати, на кладбище она чего-то боится едва не до истерики. Ей уже и деньги не нужны, лишь бы уйти отсюда, но страшно отойти от Месмера. Вина? Сознание того, что ее муж был не совсем смертным существом, и может восстать из могилы? Не знаю…
Шиканедер. Не знаю, что уж там случилось в этот день у Берецки, но ему определенно было хорошо. Настолько хорошо, что всем остальным было плохо. Одна попытка поднять Долхая на руки чего стоит.
Де Винтер в этом спектакле присутствовал в гомеопатических количествах, а вот человек-дурдом из дебреценского бутлега – в количестве. Его было много. Очень много. Такой действительно способен в пару минут настолько задурить мозги, что отдашь не только деньги на свадьбу сестры, но и подрядишься написать оперу в недельный срок.
При этом, как ни странно, он не был существом-которое-убивает-Моцарта, скорее существом-которое-ничего-вокруг-себя-не-видит, и в своей увлеченности театром и музыкой вытягивает из Вольфганга, к которому действительно питает симпатию, последние силы. Отнюдь этого не желая. Он просто не может понять, что у кого-то этих самых сил может быть меньше, чем у него, и не верит что может случиться что-то плохое.
Что касается слэша, то вынужден разочаровать – его не было. Какой слэш, когда он, Эммануэль Шиканелер написал такое либретто? Сам написал, промежду прочим! Вот этими вот руками! Вы что? Не до того сейчас.
Вальдштеттен. В общем-то, в обзоре за двадцать девятое, я написал все, что думаю. Повторяться смысла не вижу, разве что сказать, что такая интерпретация образа мне неожиданно стала нравиться куда больше, чем вариант Нарой. Единственный конкурент Ники, пожалуй, Лилла.
Кроме того, Ники поет в разы лучше Эрики, что для роли Вальдштеттен имеет едва ли не первостепенную важность. И не только для сольных арий. Звучание финального хора очень зависит от голоса исполнительницы этой роли.
Кроме того, хотел бы отметить мальчика, игравшего Амаде – Геллерта Иштвана. Поразительный маленький актер, действительно игравший весь спектакль от и до, что дети выдерживают далеко не всегда. Причем игравший вполне профессионально, на свойственном театру уровне.
Что касается общего впечатления, то спектакль удачный, но никаких аэродинамических переживаний, к сожалению, за исключением Арникдал, сцен с Собу и финального хора. Аттила явно был не в ударе. То ли предвкушал футбол, то ли просто не его день, но может он намного лучше. Впрочем, те, кто не видел лучше, проблемы, я уверен, не заметили.
Визионерства в отчете мало, но как-то так. Вероятно, это был не мой день тоже.
@темы: На дворе трава, на траве Синхаз, Rastlose Jahre, Az ég zenel
-
-
13.04.2011 в 00:33-
-
13.04.2011 в 12:00