Я здесь, линкор. Прими мою любовь.
Вольфганг — Долхай Аттила
Коллоредо — Немет Аттила
Леопольд — Фёльдеш Томаш
Наннерль — Кекковач Мара
Шиканедер — Балинт Адам
Баронесса Вальдштеттен — Нарой Эрика
Констанц — Вагу Жужи
Девятый ряд, десятое место справа.
читать дальшеВам когда-нибудь доводилось переживать перегрузки? Мне доводилось дважды: в первый раз в самолете, который очень не хотел летать, и во второй раз в Будапештском театре оперетты тридцатого марта.
С того момента, когда доктор Месмер в пророческом экстазе называет Моцарта божественным ребенком (я знаю, что он сказал не совсем это, но) и до тех пор, пока хор не закончил свое… Ну практически Te Deum
Если говоря о ноябрьском спектакле, я писал, что Долхай летал по сцене, то здесь он в принципе не касался ногами земли и выглядел ровно таким же мальчишкой, как на прошоте.
В этот раз его определенно несло, и он, не знаю, не мог или и не пытался хоть немного прикрутить харизму. Это было существо, находящееся в близком родстве с героями Микеланджело. Вероятно, они были родом из одного и того же мира.
Этот Вольфганг легко принимает свою двойственную природу. Они с Амаде живут и дышат в унисон, они совершенно едины. И цель у них, в общем-то одна – музыка. Если МАЖа!Вольфганга присутствие Амаде определенно угнетало, он считал его навязанным извне, и пытался избавиться от него, не понимая ни того, что именно эта его часть сохраняет ему жизнь, ни ценности создаваемой им музыки, то Аттила!Вольфганг прекрасно понимает, что делает. Более того, его вообще крайне немногое интересует в жизни помимо музыки. У Веберов, к примеру, он намного больше впечатлен голосом Алоизии, нежели ее прелестями и той приходится едва ли не волоком утаскивать поклонника на второй этаж.
И мать его умирает именно потому, что он настолько захвачен своей музыкой, что не желает признать что-то еще существующим. Однако он вполне способен на это, он не кажется idiot savant. Отнюдь, тридцатого Вольфганг-Давид Долхая увидел действительность, оценил ее и счел недостойной своего внимания. Тут бы мне его и осудить, но… К сожалению, оценить это воплощение божественной Музыки на земле критически я не был способен. Вот Вольфганга следующего дня, могу, пожалуй. Но не это существо. Умоляю.
Я видел вживую шесть «Арникдал» и среди них не было ни одного одинакового. В этот раз в нем не было ни скорби, ни страха, только гнев, твердое решение не подчиниться судьбе. Не отрешиться от реальности, укрывшись от нее, навеки застыв в детстве как в янтаре, но пойти против ее течения ценой собственной жизни, если придется.
Так все и заканчивается. Он со всей Моцарт со всей страстью хватается за возможность написать «Реквием» и таким образом поставить в конце своей жизни восклицательный знак. Моцарт уходит с гордо поднятой головой потому, что мир недостоин его присутствия в нем. Именно Моцарт, потому что в последний момент умирающие Вольфганг и Амаде становятся, единым существом, преодолевая, наконец, свою раздвоенность и упавшая звезда возвращается, наконец, на свое место.
Коллоредо. Если Сильвестр это в первую очередь, архиепископ, то Немет – князь. В принципе, большую часть времени это действительно Эскал и, как это ни странно Тезей. В проблеме Моцарта его, на мой взгляд, наиболее занимает место Вольфганга в картине мира. Он не хочет в отличие от Сильвестра понять загадку творчества, не пытается отыскать путь за пределы человеческого, его не интересует тайна двойственной природы Моцарта. Но место Моцарта в его жестко организованном, предельно логичном и понятном мире остается совершенно непонятным. И именно эта неправильность мучает его. С одной стороны Вольфганг всего лишь самоуверенный и невоспитанный юнец невысокого происхождения с другой, он в состоянии делать то, на что не способны те, кто стоит намного выше него как в иерархии власти, так и на лестнице добродетели? Что, с другой стороны, считать добродетелью?
На Egyszerü út у Немета не было совершенно никаких шансов, чтобы противостоять сверхъестественному существу за пределами земного, нужно тоже в какой-то мире принадлежать к этой запредельности. Немет, увы, слишком земной для этого, слишком тяжелый, а потому падает. Он попросту не принадлежит этому миру и, в общем-то, не тянется сюда. Он ему не особо нужен. Что нужно этому Коллоредо так это вернуть Моцарта на подобающее ему место придворного композитора и восстановить таким образом свою потревоженную картину мира. Естественно, ничего из этого не выходит.
Кроме того в игре Немета есть как минимум три момента, которые вызывают у меня вопросы, но, в принципе, касаться их сейчас мне не хочется.
Леопольд.Фельдеш - бог. Фельдеш отец куда более нежный и снисходительный отец, чем Палфальвь. Взглянуть хотя бы, как он вздрагивает, когда Наннерль говорит ему, что маленький Вольфганг, вероятно, заболел. Он врет дочери, что все в порядке, а сам обеспокоенно спешит к сыну и осторожно обнимает его за плечи.
И взрослого, сложного, непутевого Вольфганга. Вольфганга, с которым так трудно справиться, который делает совсем не то, что стоило бы он любит, любит всем сердцем, которое страшно болит за него. И разрыв между ними происходит из-за того, что Леопольд никак не может смотреть на то, что Вольфганг делает со своей жизнью. Его желание «жить быстро и умереть молодым» чуждо Леопольду. Он терпел, он смотрел на это, он пытался остановить сына, но больше он не может. Все. И умер он вероятно от того, что не в силах был ни пережить разрыв, ни восстановить отношения с сыном.
И свою грустную Наннерль - принцессу без королевства и принца Леопольд любил без памяти. Ее судьба стала ему вечным укором. То, что он подарил ей несбыточную мечту, несмотря на то, что прекрасно знал – ей не стать музыкантом, мучает его, так же как и то, что он едва не лишил ее возможности получить от жизни хоть что-то, потратив все ее приданое на Вольфганга. В мрачной сцене Рождества, которую многие, к сожалению, считают скучной, он, в отличие от Палфальва прекрасно понимает, что старые времена не вернутся, что их маленькая семья разрушена, и в этом, во многом, его вина. Леопольду!Фёльдешу трудно не сочувствовать хотя он, вероятно, дальше от исторического прототипа, чем Палфальвь.
Наннерль. Мара, и еще раз Мара. Хрупкая и грустная забытая принцесса, чудесный замок которой ветшает, в коридорах гуляет сквозняк, а парк зарос колючим кустарником. Принцесса королевства, которого никогда не могло быть. Вернее могло, но не для нее. Ее брат остался там, по ту сторону стены сада объятого сном. В его мире светит солнце, в окнах его замка по-прежнему сверкают витражи, но ей нет туда хода просто потому, что она женщина. Когда Вальдштеттен предлагает Вольфгангу отправиться в Вену, Наннерль понимает что ее туда не возьмут, что мечты о завоевании мира для нее теперь только в прошлом, и что отъезд Вольфганга навсегда разлучит принцессу и принца и разрушит их семью. Поэтому она смотрит на отца в надежде, что тот не разрешит Вольфгангу их покинуть, но молчит до тех пор, пока брат не оскорбляет Зальцбург – место, в котором ей предстоит жить до самой смерти.
Но брата она любит. Несмотря на то, что он забывает о ней, и, в итоге предает. Единственное, что ее любовь не способна простить – это смерть отца, в которой она винит именно Вольфганга. Принеся свою страшную весть, Наннерль уходит, чтобы никогда больше не вернуться.
Прошу прощения за романтические ассоциация, они, как вы понимаете, не из моей головы взялись
Констанца. Этой Констанце вовсе не хочется ни о ком заботиться, ей нужен праздник, здесь, сейчас и навсегда. И этот симпатичный молодой человек вполне подходит на роль ее партнера по танцам на этом празднике. А если он пообещает ей, что она нив чем не будет нуждаться, и ей не придется ничего делать… Все, замуж, немедленно.
Жужи, милая, игривая, кокетливая, но при этом чудовищно расчетливая Констанц.
Когда оказывается, что ее расчет не был верен, что ее, по ее мнению обманули, денег больших нет, работы по дому масса, а муж постоянно занят чем-то, чего понять она никак не может, в ней вспыхивает гнев, и ее “Forog a tánc” выглядит более чем угрожающе. Ее обманули, ее жизнь сломана, и она точно знает, кто в этом виноват.
Она так и не простила мужа. Если Агота на кладбище нервничает, боится и чувствует, что все-таки виновата перед мужем, то Жужи нуждается только в двух вещах – деньгах и том, чтобы от нее, наконец, отстали с этим музыкантишкой, за которого она имела дурость выйти замуж.
Предвосхищая вопрос, скажу, что судя по биографии Моцарта Констанца не то, чтобы совсем невинная страдалица. И, пожалуй, образ созданный Жужи к оригиналу довольно-таки близок.
Вальдштеттен. Нарой Эрика играет совершенно человеческую женщину. Вольфганг для нее в первую очередь объект материнского инстинкта. Возможно, это добрая немолодая фея-крестная, которая тщательно притворяется человеком, но это очень трудно понять до арии о золоте звезд. Только там фея-крестная демонстрирует свое волшебство, а потом тщательно прячет волшебную палочку в сумочку. Она живая, она теплая, это не совершенная мраморная статуя Вальдштеттен!Ники, но в этот раз она мне понравилась меньше. Тем более, с таким Вольфгангом.
Шиканедер. Бедный Балинт Адам. Он мил, он очарователен, но каким образом он может выцыганивать деньги, не говоря уже о музыке из этого Моцарта, лично для меня так и осталось непонятным. Ну да, он пришел на вечеринку с кокаином, и предложил Вольфгангу попробовать. Тот, впрочем не проникся. В общем-то смысл их взаимоотношений, по-моему, остался непонятен обоим актерам. Шиканедер явно не знает, как покровительствовать эдакому Вольфгангу, а тот не умеет быть зависимым. Балинт робеет, а Долхай вынужден писать музыку и давать деньги Шиканедеру с тем, чтобы тот отвязался. Впрочем, в «Волшебной флейте» сам он заинтересован едва ли не больше автора либретто.
Очень неудачное сочетание, с МАЖем Балинт смотрится куда органичнее, и в целом неплох как Шиканедер, но с Аттилой в ударе – увы.
В общем и целом, спектакль оставил потрясающее ощущение. С одной стороны, три часа перегрузок выдавливают из человека все силы, но ведь это и три часа полета.
Если накануне я выполз из театра с ощущением того, что меня пропустили через мясорубку, и вынужден был устраивать цирковое представление на Можаре и в Киадо Кочма, куда мы зашлипоговорить с едой посидеть после театра, просто для того, чтобы не свихнуться, то в среду мне и вправду совершенно искренне хотелось прыгать от радости и какой-то беспричинной легкости.
Очень хороший спектакль даже при не совсем удачном составе. Лучший Вольфганг!Долхай, которого я видел.
Коллоредо — Немет Аттила
Леопольд — Фёльдеш Томаш
Наннерль — Кекковач Мара
Шиканедер — Балинт Адам
Баронесса Вальдштеттен — Нарой Эрика
Констанц — Вагу Жужи
Девятый ряд, десятое место справа.
читать дальшеВам когда-нибудь доводилось переживать перегрузки? Мне доводилось дважды: в первый раз в самолете, который очень не хотел летать, и во второй раз в Будапештском театре оперетты тридцатого марта.
С того момента, когда доктор Месмер в пророческом экстазе называет Моцарта божественным ребенком (я знаю, что он сказал не совсем это, но) и до тех пор, пока хор не закончил свое… Ну практически Te Deum
Если говоря о ноябрьском спектакле, я писал, что Долхай летал по сцене, то здесь он в принципе не касался ногами земли и выглядел ровно таким же мальчишкой, как на прошоте.
В этот раз его определенно несло, и он, не знаю, не мог или и не пытался хоть немного прикрутить харизму. Это было существо, находящееся в близком родстве с героями Микеланджело. Вероятно, они были родом из одного и того же мира.
Этот Вольфганг легко принимает свою двойственную природу. Они с Амаде живут и дышат в унисон, они совершенно едины. И цель у них, в общем-то одна – музыка. Если МАЖа!Вольфганга присутствие Амаде определенно угнетало, он считал его навязанным извне, и пытался избавиться от него, не понимая ни того, что именно эта его часть сохраняет ему жизнь, ни ценности создаваемой им музыки, то Аттила!Вольфганг прекрасно понимает, что делает. Более того, его вообще крайне немногое интересует в жизни помимо музыки. У Веберов, к примеру, он намного больше впечатлен голосом Алоизии, нежели ее прелестями и той приходится едва ли не волоком утаскивать поклонника на второй этаж.
И мать его умирает именно потому, что он настолько захвачен своей музыкой, что не желает признать что-то еще существующим. Однако он вполне способен на это, он не кажется idiot savant. Отнюдь, тридцатого Вольфганг-Давид Долхая увидел действительность, оценил ее и счел недостойной своего внимания. Тут бы мне его и осудить, но… К сожалению, оценить это воплощение божественной Музыки на земле критически я не был способен. Вот Вольфганга следующего дня, могу, пожалуй. Но не это существо. Умоляю.
Я видел вживую шесть «Арникдал» и среди них не было ни одного одинакового. В этот раз в нем не было ни скорби, ни страха, только гнев, твердое решение не подчиниться судьбе. Не отрешиться от реальности, укрывшись от нее, навеки застыв в детстве как в янтаре, но пойти против ее течения ценой собственной жизни, если придется.
Так все и заканчивается. Он со всей Моцарт со всей страстью хватается за возможность написать «Реквием» и таким образом поставить в конце своей жизни восклицательный знак. Моцарт уходит с гордо поднятой головой потому, что мир недостоин его присутствия в нем. Именно Моцарт, потому что в последний момент умирающие Вольфганг и Амаде становятся, единым существом, преодолевая, наконец, свою раздвоенность и упавшая звезда возвращается, наконец, на свое место.
Коллоредо. Если Сильвестр это в первую очередь, архиепископ, то Немет – князь. В принципе, большую часть времени это действительно Эскал и, как это ни странно Тезей. В проблеме Моцарта его, на мой взгляд, наиболее занимает место Вольфганга в картине мира. Он не хочет в отличие от Сильвестра понять загадку творчества, не пытается отыскать путь за пределы человеческого, его не интересует тайна двойственной природы Моцарта. Но место Моцарта в его жестко организованном, предельно логичном и понятном мире остается совершенно непонятным. И именно эта неправильность мучает его. С одной стороны Вольфганг всего лишь самоуверенный и невоспитанный юнец невысокого происхождения с другой, он в состоянии делать то, на что не способны те, кто стоит намного выше него как в иерархии власти, так и на лестнице добродетели? Что, с другой стороны, считать добродетелью?
На Egyszerü út у Немета не было совершенно никаких шансов, чтобы противостоять сверхъестественному существу за пределами земного, нужно тоже в какой-то мире принадлежать к этой запредельности. Немет, увы, слишком земной для этого, слишком тяжелый, а потому падает. Он попросту не принадлежит этому миру и, в общем-то, не тянется сюда. Он ему не особо нужен. Что нужно этому Коллоредо так это вернуть Моцарта на подобающее ему место придворного композитора и восстановить таким образом свою потревоженную картину мира. Естественно, ничего из этого не выходит.
Кроме того в игре Немета есть как минимум три момента, которые вызывают у меня вопросы, но, в принципе, касаться их сейчас мне не хочется.
Леопольд.
И взрослого, сложного, непутевого Вольфганга. Вольфганга, с которым так трудно справиться, который делает совсем не то, что стоило бы он любит, любит всем сердцем, которое страшно болит за него. И разрыв между ними происходит из-за того, что Леопольд никак не может смотреть на то, что Вольфганг делает со своей жизнью. Его желание «жить быстро и умереть молодым» чуждо Леопольду. Он терпел, он смотрел на это, он пытался остановить сына, но больше он не может. Все. И умер он вероятно от того, что не в силах был ни пережить разрыв, ни восстановить отношения с сыном.
И свою грустную Наннерль - принцессу без королевства и принца Леопольд любил без памяти. Ее судьба стала ему вечным укором. То, что он подарил ей несбыточную мечту, несмотря на то, что прекрасно знал – ей не стать музыкантом, мучает его, так же как и то, что он едва не лишил ее возможности получить от жизни хоть что-то, потратив все ее приданое на Вольфганга. В мрачной сцене Рождества, которую многие, к сожалению, считают скучной, он, в отличие от Палфальва прекрасно понимает, что старые времена не вернутся, что их маленькая семья разрушена, и в этом, во многом, его вина. Леопольду!Фёльдешу трудно не сочувствовать хотя он, вероятно, дальше от исторического прототипа, чем Палфальвь.
Наннерль. Мара, и еще раз Мара. Хрупкая и грустная забытая принцесса, чудесный замок которой ветшает, в коридорах гуляет сквозняк, а парк зарос колючим кустарником. Принцесса королевства, которого никогда не могло быть. Вернее могло, но не для нее. Ее брат остался там, по ту сторону стены сада объятого сном. В его мире светит солнце, в окнах его замка по-прежнему сверкают витражи, но ей нет туда хода просто потому, что она женщина. Когда Вальдштеттен предлагает Вольфгангу отправиться в Вену, Наннерль понимает что ее туда не возьмут, что мечты о завоевании мира для нее теперь только в прошлом, и что отъезд Вольфганга навсегда разлучит принцессу и принца и разрушит их семью. Поэтому она смотрит на отца в надежде, что тот не разрешит Вольфгангу их покинуть, но молчит до тех пор, пока брат не оскорбляет Зальцбург – место, в котором ей предстоит жить до самой смерти.
Но брата она любит. Несмотря на то, что он забывает о ней, и, в итоге предает. Единственное, что ее любовь не способна простить – это смерть отца, в которой она винит именно Вольфганга. Принеся свою страшную весть, Наннерль уходит, чтобы никогда больше не вернуться.
Прошу прощения за романтические ассоциация, они, как вы понимаете, не из моей головы взялись
Констанца. Этой Констанце вовсе не хочется ни о ком заботиться, ей нужен праздник, здесь, сейчас и навсегда. И этот симпатичный молодой человек вполне подходит на роль ее партнера по танцам на этом празднике. А если он пообещает ей, что она нив чем не будет нуждаться, и ей не придется ничего делать… Все, замуж, немедленно.
Жужи, милая, игривая, кокетливая, но при этом чудовищно расчетливая Констанц.
Когда оказывается, что ее расчет не был верен, что ее, по ее мнению обманули, денег больших нет, работы по дому масса, а муж постоянно занят чем-то, чего понять она никак не может, в ней вспыхивает гнев, и ее “Forog a tánc” выглядит более чем угрожающе. Ее обманули, ее жизнь сломана, и она точно знает, кто в этом виноват.
Она так и не простила мужа. Если Агота на кладбище нервничает, боится и чувствует, что все-таки виновата перед мужем, то Жужи нуждается только в двух вещах – деньгах и том, чтобы от нее, наконец, отстали с этим музыкантишкой, за которого она имела дурость выйти замуж.
Предвосхищая вопрос, скажу, что судя по биографии Моцарта Констанца не то, чтобы совсем невинная страдалица. И, пожалуй, образ созданный Жужи к оригиналу довольно-таки близок.
Вальдштеттен. Нарой Эрика играет совершенно человеческую женщину. Вольфганг для нее в первую очередь объект материнского инстинкта. Возможно, это добрая немолодая фея-крестная, которая тщательно притворяется человеком, но это очень трудно понять до арии о золоте звезд. Только там фея-крестная демонстрирует свое волшебство, а потом тщательно прячет волшебную палочку в сумочку. Она живая, она теплая, это не совершенная мраморная статуя Вальдштеттен!Ники, но в этот раз она мне понравилась меньше. Тем более, с таким Вольфгангом.
Шиканедер. Бедный Балинт Адам. Он мил, он очарователен, но каким образом он может выцыганивать деньги, не говоря уже о музыке из этого Моцарта, лично для меня так и осталось непонятным. Ну да, он пришел на вечеринку с кокаином, и предложил Вольфгангу попробовать. Тот, впрочем не проникся. В общем-то смысл их взаимоотношений, по-моему, остался непонятен обоим актерам. Шиканедер явно не знает, как покровительствовать эдакому Вольфгангу, а тот не умеет быть зависимым. Балинт робеет, а Долхай вынужден писать музыку и давать деньги Шиканедеру с тем, чтобы тот отвязался. Впрочем, в «Волшебной флейте» сам он заинтересован едва ли не больше автора либретто.
Очень неудачное сочетание, с МАЖем Балинт смотрится куда органичнее, и в целом неплох как Шиканедер, но с Аттилой в ударе – увы.
В общем и целом, спектакль оставил потрясающее ощущение. С одной стороны, три часа перегрузок выдавливают из человека все силы, но ведь это и три часа полета.
Если накануне я выполз из театра с ощущением того, что меня пропустили через мясорубку, и вынужден был устраивать цирковое представление на Можаре и в Киадо Кочма, куда мы зашли
Очень хороший спектакль даже при не совсем удачном составе. Лучший Вольфганг!Долхай, которого я видел.
@темы: На дворе трава, на траве Синхаз, Rastlose Jahre, Az ég zenel
-
-
11.04.2011 в 21:01-
-
11.04.2011 в 21:07-
-
11.04.2011 в 21:13-
-
11.04.2011 в 21:48И еще про кокаин - вообще-то во времена Моцарта нюхали табачок-с.
-
-
11.04.2011 в 21:57И еще про кокаин - вообще-то во времена Моцарта нюхали табачок-с.
Что ж у них за табачок-то такой, с таким эффектом? ))
Где берут??-
-
11.04.2011 в 22:32Ну, это любой Констанции по роли положено.
Что ж у них за табачок-то такой, с таким эффектом?
Понятия не имею - не разбираюсь я в табачных изделиях, но думаю, что дело не в табаке. Некоторм и своей дури хватает.