читать дальшеИтак, я вышел из гостиницы и направился к Шоттенринг. Дошел до Вотивкирхе, которая сейчас, к сожалению, на реставрации и практически не идентифицируема под лесами и рекламными щитами. По мере приближения к цели меня начало изрядно потряхивать, потому что этот мир, мир "Рудольфа" и "the Nervous Splendour", не может существовать в действительности, скорее всего я приду, а всего этого попросту нет, ни Шоттенринг, ни Бургтеатра, ни Хофбурга, ни даже Кастелезгассе. И вообще, это не Вена, а какой-нибудь Берлин. Или Париж, к примеру. Или все это есть, но волшебство не сработает, и мне останется только ходить и осматривать достопримечательности.
Сработало. Где-то на подходе к Шоттенринг, я почувствовал, что все плывет и ноги у меня подкашиваются. Когда я справился с дрожащими руками и выступившей на лбу испариной, я понял, что не ощущаю, что я вполне здесь, и что я вполне я. Или, возможно, тогда я был более я, чем когда-либо. Меня посетило странное ощущение свободы и пустоты. Ощущение, будто я мертв, и мне можно все. Впрочем из этого всего не хотелось совершенно ничего. Я прошел по Шоттенринг, оказавшейся неожиданно короткой и уперся в Дунайский канал.
Для решения вопроса, каким именно путем идти до Кастелезгассе мне требовались сигареты, карты и подумать. Второе имелось, третьего могло бы быть и поменьше, а вот первое... Поодаль виднелась трамвайная остановка. В нормальном, не пьяном от Вены и прикосновения собственной личности к чужой, никогда не существовавшей, состоянии я бы предпочел обойтись картой и размышлениями, но ноги сами понесли меня в направлении остановки. Там я впервые услышал венский выговор... Не диалект, слава Богу, а произношение. Но этого мне хватило. Хочется верить, что венцы сами себя понимают, но...
Проморгавшись после такого столкновения с жестокой лингвистической действительностью, я закурил, глянул одним глазом в карту и понял что конкретный маршрут непринципиален, а ближайший мост - вот он. Пока шел по мосту, ощущение легкости и волшебства вернулось и усилилось. И не оставляло меня все время, когда я шел вдоль Аугартена к цели, на ходу мысленно фотографируя местность. Как полиция не заинтересовалась радостно ржущим не приспособленным для этого
Так или иначе, очень скоро я добрался до места. Ничем не примечательный грязно-белый дом в ряду других таких же. Не самый лучший район между имперским Аугартеном, Таборштрассе с блестящими витринами и обжитостью тех улиц Леопольдштадта, по которым я прошел. Голые фасады, граффити. Странное место, как будто между тем и этим. Нечеловеческой глупостью было приходить сюда. Но мне стало грустно, до боли грустно, как будто я увидел кровь на мостовой. Вероятно, в этот момент мне стоило обругать себя за сентиментальность за неспособность отличить реальность от вымысла. Но вместо этого я завернул за угол, ухватился рукой за стену и закурил. Ком в горле медленно рассосался. Постепенно меня отпускало. Грань миров: реального, вымышленного и реального девятнадцатого века оставалась зыбкой, но, кажется, мне удалось оказаться прямо на ней, никуда не проваливаясь.
Я докурил и пошел обратно в Иннерштадт. Перейдя канал, я сразу же нырнул в узкие, отдающие средневековьем улочки. И попытался проникнуться атмосферой. Вряд ли я смогу толком вспомнить и объяснить свой маршрут, но вскоре я оказался на Грабене. Кто не был на центральных улицах Вены вечером во второй половине ноября-декабре тот вряд ли толком представляет себе, что такое рождественская сказка. Меня интересовало в первую очередь не это лицо Вены, но даже я не остался равнодушным. Вообще, ныряя в совершенно пустые боковые улочки, в которых двадцать первый век выдает только электрический свет из окон, и выныривая на украшенные светящимися гирляндами и полные народу, я чувствовал как перехожу из мира в мир. Невероятно медленно темнело. Действительно, фиолетовые сумерки продолжались никак не меньше часа.
Я добыл себе кофе, в стыдно сказать, "Старбаксе" у Оперы. Нервная дрожь не оставлявшая меня уже несколько часов отступила.
Когда я вышел на улицу было уже совсем темно.
Я погулял по Грабену и соседним улицам под сказочными огнями предрождественской Вены. Миры продолжали смешиваться. Тихая радость Рождества струилась по старым мощеным улочкам Города Мертвецов, захлестывая праздную толпу. Я чувствовал, что улыбаюсь. Лицом, глазами, сердцем.
Но меня манила страшная, черная громада Хофбурга, я решил обойти его и, возможно, коснуться памяти тех, кто жил здесь. Тех, кто лишил меня покоя и призвал сюда. Огромное пространство Хельденплатц усажено подрезанными деревьями. Летом, возможно, они радуют глаз своей зеленью, но сейчас, в ноябре они страшными искаженными остовами древних мертвых чудовищ темнели на фоне ярко освещенного дворца. Мертвые стражи мертвого сердца мертвой империи. Калитка дворцового сада приняла меня. По саду гулял ледяной ветер, было так легко заметить краем глаза, как он треплет черную пелерину женщины, быстрыми шагами мерящей садовые дорожки, набрасывается на ее сложную прическу. Как высокий мужчина пытается догнать ее и ветер разбивается о его вечную, неподвижность. Как ирает с револьвером маленький потерянный мальчик со слишком взрослыми и усталыми глазами.
Я вышел из сада и вновь погрузился в темные улочки, пахнущие сыростью и тленом. Ветер последовал за мной. Он был холоден, сух и черен. Как я. В любое другое время. В любом другом месте.
Вдали показалась громада Штефансдома. Мы с ветром вышли на площадь. Доисторическим чудовищем надо мной возвышался собор, забранный лесами. Он не стремился к небу, слишком хорошо зная о том, что находится под ним и помня только об этом. Ударили колокола. Ветер вихрем закружился по площади. Я застыл на месте, наблюдая за тем, как смешиваются миры в этом холодном, мертвом и неподвижном месте - духовном сердце холодной, мертвой и неподвижной империи. Волны рождественской радости, модной суеты, прокуренной скуки, отблески блестящей имперской бюрократии, и - я оглянулся и увидел шесть букв - от которых заныло одно из тех сердец, которые я принял в себя - небесной музыки, втекали сюда, и откатывались, разбиваясь о волнорез спокойного и размеренного колокольного звона.
Все кончилось, я протер глаза, возвращаясь к себе. Я стоял на Штефансплац, перед забранным в леса собором, среди модных бутиков и ярко освещенных витрин. Пахло лошадьми и прошлым. Я вновь был всего лишь бледным и странным человеком в черном пальто, рассчитанном на тепло Будапешта.
В моем списке значился еще один пункт. Бургтеатр. Стуча зубами я пошел туда, надеясь по дороге добыть себе еще кофе. Но волшебство решило, что с меня на сегодня хватит. И здание Бургтеатра я рассматривал только пытаясь понять, куда бы мне вписать персонажа медленно пишущегося фанфика.
Напротив, у Ратуши переливался волшебными огнями Рождественский базар. Король Марионеток отсалютовал мне шляпой и ушел туда. Я не последовал за ним, мне было слишком холодно, да и сил уже почти не оставалось, в конце концов, приехавшая со мной из Будапешта ангина не желала расставаться со мной в большом и незнакомом городе.
Ветер дошел со мной до гостиницы через парк у Вотивкирхе и по темной Университатштрассе. Когда я пришел в гостиницу, он так бился в окно, что мне пришлось открыть и впустить его. Он свернулся у меня на груди - холод на холоде.