Двадцатое ноября. День.
читать дальшеСостав.
Вольфганг - Долхай Аттила
Леопольд - Фельдеш Томаш
Коллоредо - Немет Аттила
Вальдштеттен - Нарой Эрика
Констанц - Шименфальвь Агота
Наннерль - Кекковач Мара
Шиканедер - Берецки Золтан
Как показатель: к концу постановки у меня совершенно высохли глаза, вероятно, от того, что я забывал моргать.
Потрясающий состав. За одним жирным "но". Хотя, буду справедлив, в этот раз Коллоредо все же присутствовал на сцене.
Разница с предыдущим днем бросается сразу. Фельдеш!Леопольд настолько явно любит сына, что эта волна уверенной теплой, самоотверженной отцовской любви ощущается даже в зале. Когда в сцене с красным камзолом на сцене появляется Леопольд, Вольфганг первую секунду смотрит на отца в надежде, что тот порадуется вместе с ним. С Палфальвем этого не было, Моцарт сразу занял оборонительную позицию так, что отсутствие взаимопонимания между сыном и отцом было видно сразу. В этот день в Аттиле не было заметно ни капли его прежней тяжеловесности и "мешка с картошкой". Да, он здорово похудел и подкачался в последнее время, но дело было не в этом. Долхай буквально летал над сценой, что даже в его теперешней форме противоречило всем законам физики. Долхай был... Не знаю. A zene az Dolhai volt (?), да. Светом, да? Чем то еще? Да. Только я не знаю имени этого чего-то еще. Помню, что где-то к середине Árnyekdal я обнаружил, что мне не хватает воздуха и понял, что забыл дышать. Он не был сломленным и разбитым человеком в конце. Отнюдь нет. Отказ Леопольда примириться с успехами сына, который в этом составе выглядел куда более неожиданно и от того страшно, Шиканедер, толкающий его на путь саморазрушения и не дающий с него свернуть, несовместимость Моцарта и мира вокруг него - все это даже объединившись не смогло превратить Вольфганга в живой труп. Нет. Он уходит сам. Потому что такова его воля. Да, он колеблется, сознавая, что его музыка уйдет вместе с ним, но это лишь мгновение человеческой слабости. После этого он уходит в ту запредельность из которой пришел с гордо поднятой головой. Вольфганг дня двадцатого - это Адам Микеланджело. И, наверное, то, что присутствовало на сцене и чему я не знаю имени - это расстояние между руками Адама и Бога-Творца. Даже затянутый масками в паутину видимостей он сопротивляется до конца и затем легко ее разрывает.
Жаль, что Коллоредо был тот, который был. Хотя, должен заметить, Немет разыгрался. На сцене был принц-архиепископ, который исправно сходил с ума, исправно интересовался музыкой, а не только вопросами субординации. Egyszerű út была хороша настолько, что я чуть не забыл, что на сцене Немет. Но все же вывести своего персонажа за грань здесь-бытия Немет не сумел. Едва-едва. Носки сапог уже этой грани коснулись и все. Жаль. Но ладно, он был хорош. А если не рассматривать с точки зрения
Леопольд. Фельдеш. Я думаю мало кто будет спорить с тем, что он один из самых лучших актеров (и голосов) труппы. В роли Леопольда он очень хорош. Если Палфальвь не вызывал особой симпатии и сочувствия, то Леопольд Фельдеша, потративший всю жизнь на своего сына и в итоге понявший, что вместе со своей, случайно положил на алтарь и жизнь своей дочери трогает до глубины души. Он любит обоих детей и, другого объяснения я не нахожу, порывает с сыном именно из-за того, что тот предал Наннерль. В сцене с рождественским деревом очевидно, что Леопольд на самом деле не верит в слова утешения, которые говорит и что он сам едва не плачет. Но Вольфганга он любит и мог бы простить ему все, кроме очевидного предательства. В сцене перед арией Вальдштеттен Фельдешу!Леопольду яснее ясного, чем именно занимался в комнате наверху его непутевый сын, но он не считает это поводом для конфликта. Вольфганг понимает это, поэтому его ложь не выглядит ложью и попыткой доказать отцу, что у него нет никакой власти. Еще, конечно, голос Фельдеша по силе эмоционального воздействия с голосом Палфальвя,, не сравнить. Если первый проникает под кожу, через мышцы и прямо в душу, то второй просто хорошо звучит.
Наннерль. Снова Мара. На этот раз она была еще более печальной, и, наверное, более мудрой. И эта мудрость с самого начала не оставляла ей сомнений в том, что ждет впереди.
Вальдштеттен. Нарой. Да, поет хуже Ники, но это была баронесса Вальдштеттен, любящая Моцарта, переживающая за него и его талант и достаточно сильная, чтобы суметь противостоять общественному мнению. Когда Сальери предполагает, что ее заинтересованность в Вольфганге отнюдь не материнского свойства, Ники не знает как реагировать, поэтому просто пропускает реплику мимо ушей.Нарой же была явно потрясена и все же нашла в себе силы не отречься от Моцарта и от своих принципов. Вольфганг ей определенно дорог и все его успехи и неудачи она воспринимает как свои собственные. Если Csillágok Arany в исполнении Ники звучит как номер для зала, то днем двадцатого золото звезд много значило и для самой баронессы.
Шиканедер. Обворожителен, холоден и очень опасен. Берецки уже далеко не забавен. Это тонкое, изящное и хрупкое существо опасно так же, как бритва, или заточенная струна. Он действительно мог уничтожить Моцарта, да и кого угодно другого, если бы ему вдруг захотелось. Хорошо, что ему не пришлось играть с МАЖем, от последнего бы ничего не осталось задолго до финала. Двигается Берецки по-прежнему безупречно, неплохо поет, и вызывает неприятный холодок, в районе загривка.
Констанц. Агота второй раз. Эта Констанц, как будто бы была старше и спокойней. Она как и в предыдущем спектакле не испытывает к мужу ненависти. Но и развлекаться ей уже не хочется. Хочется, разве что хоть ненадолго забыть о том, что все ее надежды и мечты не выдержали столкновения с реальностью. Что жизнь ее сломана, а менять что-то уже поздно.
Пока все. Очень трудный отчет...
Да, на ошибки и опечатки мне желательно указывать, если не трудно.